Марк Ходдер - Экспедиция в Лунные Горы

— Завтра вечером я сделаю официальное заявление в парламенте. Вас уже не будет в стране, так что я приехал именно для того, чтобы сообщить вам эту новость. Извините меня...

Пальмерстон отвернулся и поразительно громко чихнул. Потом повернулся обратно, и Бёртон заметил сотни глубоких морщинок вокруг его глаз и носа. Спустя несколько мгновений кожа разгладилась и они исчезли.

— Что за новость? — спросил Бёртон.

— Линкольн сдался. Америка наша.

Нижняя челюсть Бёртона отвисла. Он откинулся на спинку кресла, не в силах сказать ни слова.

— Не так давно, — продолжал Пальмерстон, — я говорил вам, что, если это произойдет, я потребую от Конфедерации полностью запретить рабство, как плату за нашу роль в их победе. Я по-прежнему собираюсь так и поступить. Но не сейчас.

Бёртон сумел собраться и выдавить из себя.

— Почему?

— Из-за Blut und Eisen .

— Кровь и железо?

— Три месяца назад, когда вы занимались делом Тичборна, а наши перебежчики-евгеники дезертировали в Пруссию, канцлер Бисмарк выступил с речью, в которой объявил о своих намерениях увеличить военные затраты и объединить все немецкие территории. Он сказал — и, поверьте мне, я могу процитировать его слова дословно, потому что они выжжены в моей памяти: «Положение Пруссии в Германии определяется не либерализмом, а ее силой. Пруссия должна сосредоточить всю свою мощь и дождаться выгодного момента, который приходил и уходил уже несколько раз. Начиная с Венского конгресса у нас нет достойных границ для здорового политического организма. Важнейшие вопросы современности должны быть решены не речами и решениями большинства — это и была величайшая ошибка 1848 и 1849 годов — но железом и кровью ».

— Я читал отчет об этой речи в газетах, — сказал Бёртон. — Он собирается начать войну?

Пальмерстон сжал кулак.

— Вне всяких сомнений. Первый крикливый ход к мировой войне, предсказанной графиней Сабиной. Бисмарк пытается создать Германскую Империю, соперницу нашей. Однако Империя требует ресурсов, капитан Бёртон, а в мире остался только один по-настоящему большой нетронутый ресурс — Африка.

— И вы подозреваете, что Бисмарк пытается захватить там плацдарм?

— Я почти уверен, что он хочет захватить ее и выкачать все, что возможно.

— Но как это связано с американскими рабами?

— Если объединенная Германия захочет присоединить к себе Африку и начнется война, нам понадобится почти безграничный источник невозобновимой рабочей силы.

— Невозобновимой?

— Я верю, что так лучше говорить, чем «пушечное мясо».

У королевского агента кровь застыла в венах.

— Вы же не собираетесь... — начал он.

Пальмерстон прервал его.

— Мы собираемся сражаться, и нам потребуется все находящиеся в нашем распоряжении силы.

— Вы имеете в виду американских рабов?

— Да. Чуть более четырех миллионов человек, хотя я включил в их число женщин.

Челюсти Бёртона задергались.

— Проклятье! Вы говорите о людях! Человеческих существах! Об их семьях! И вы не только поддерживаете санкционированное государством рабство — вы говорите о кровавом геноциде!

— В первую очередь я говорю о выживании Британской Империи, чего бы это ни стоило.

— Нет! — крикнул Бёртон. — Нет! Нет! Нет! — Он хлопнул рукой по кожаной ручке кресла. — Я против! Это подло!

— Вы будете делать то, что я прикажу вам делать, капитан Бёртон, — тихо сказал Пальмерстон. — А я приказываю вам помочь мне сделать так, чтобы подобные обстоятельства даже не возникли.

— Ч... что?

— Ваша основная задача не изменилась — вы должны добыть Глаз нага, который мы сможем использовать для проникновения в сознания врагов. Однако теперь у вашей экспедиции есть еще одна цель, хотя и второстепенная. Используя ваш опыт военного и географа, вы должны определить самые стратегически выгодные территории Африки и пути, которыми мы сможем завладеть ими. Я собираюсь завладеть Африкой прежде, чем Бисмарк сделает свой ход, и хочу, чтобы вы посоветовали мне лучший способ для этого.

Сердце Бёртона бешено колотилось в груди, мысли бегали.

Он взглянул на Пальмерстона непроницаемым взглядом.

— И если я сделаю это, сэр, и Африка станет частью Британской империи, что будет с ее жителями? Что будет с африканцами?

Премьер-министр жестким немигающим взглядом посмотрел на Бёртона и ответил:

— Как британским подданным им будут предоставлены все права.

Последовало молчание, только Грегори Хэйр слегка прочистил горло. Наконец Бёртон сказал:

— Вы имеете в виду те же самые права, которыми наслаждаются недоедающие британцы, корпящие на наших фабриках и живущие в наших трущобах? Те самые, которые предоставлены нищим, просящим милостыню на перекрестках улиц и у дверей домов? Те самые, которыми пользуются служанки, совращенные и беременеющие от своих хозяев и безжалостно выбрасываемые на улицу, где они могут выжить только проституцией? Это и есть та сама замечательная цивилизация, которую вы, великий империалист, можете предложить Африке?

Пальмерстон вскочил на ноги и заорал:

— Заткнитесь ко всем чертям, Бёртон! Неужели при каждой нашей встрече я должен терпеть вашу наглость? Не собираюсь! У вас есть приказ! — Топнув ногой, он направился к двери, щелкнув пальцами Бёрку и Хэйру. Пропустив их наружу, он, с рукой на ручке двери, повернулся к исследователю.

— Выполняйте вашу чертову работу, капитан! — прорычал он, потом вышел из комнаты и хлопнул за собой дверью.

— Неграмотный павиан! — взвизгнула Покс.

— В водовороте исторических событий, — заметил Берти Уэллс, — нет возможности что-то аккуратно записывать. А когда приходит время подвести итоги произошедших событий, человеческая природа берет верх.

Он и Бёртон сидели в медицинском фургоне, куря по очереди редкость из редкостей, украденную сигару. Запряженный волами экипаж был частью конвоя — бесконечной линии солдат и повозок, двигающейся с юга к порту Танга, находившегося в сотне миль к северу от Дар-эс-Салама.

Стояло раннее утро, но жестокая жара уже обрушилась на людей и животных. Солдаты истекали потом. Все были истощены, больны и несчастны. Время от времени кто-то пытался петь — обычные печальные напевы африканцев — но быстро умокал, подавленный ритмическим тамп-тамп-тамп шагающих сапог. Как-то раз запела рота англичан, через их поддельное веселье прорывалась горькая ненависть. Они пели на мотив «Наш добрый друг Иисус», но с намного более красочными словами.