Александр Холин - Последыш

Кстати, ещё и поэтому Александра избегала общений со сверстниками. Ей очень не хотелось бы выглядеть среди сверстников исторической бездарью. А в молодёжных компаниях выглядеть бездарью, плюющей на науку, было сейчас модно. У Саши со всякими сражениями и сопротивлениями современным правилам поведения получалось из рук вон плохо, но служило какой ни на есть защитой отвоёванных территорий.

Бабушка, не обращала внимания на чудачества внучки, все списывала на переходный возраст. А девочке только того и надо было. Забравшись с книгой на диван, она вся отдавалась чтению старинных фолиантов, Но в своё святая святых старалась не допускать никого, поэтому, когда она проходила обязательный курс обучения, и позже, мало кто знал о её странном увлечении книгами. Напрасно ли, нет ли, сторонилась она сверстников, но даже своё совершеннолетие встретила одна, не приглашая ни старых, ни новых знакомых, не ожидая никого «на огонёк». Дома не было даже бабушки, которую медики заставили срочным порядком пройти санаторное облучение против каких-то там сердечных болячек.

Всё происходило в довольно тёплой обстановке, где в комнате именинницы собрались многие уважаемые и не очень (но знаменитые) люди всех эпох и народов. За праздничным столом развалились на стульях исторические коммунисты Карл Маркс, Дидро, Ларошфуко и Вовенарг. По одну сторону от них тоже довольно вольготно разместились Марк Твен, Гейне и Абу Али Хасан ибн Хусейн ибн Абдаллах ибн Сина, а по другую жались кучкой Лермонтов, Дюма, Монтень, Ильин, братья Стругацкие и ещё некоторые совсем и не совсем известные деятели литературы.

Вся честная компания собралась по воле хозяйки, потому как она давно уж затащила в своё жилище портреты перечисленных деятелей. Теперь же все они громоздились на стульях вокруг праздничного стола, и каждый старался показаться перед Сашей гвоздём или хотя бы гвоздиком программы. А иначе, зачем же занимать место? Пока Саша оглядывала собравшихся и соображала – а на те ли места она всех рассадила – лохматый, как Бетховен во время творческого экстаза, Карл Маркс постучал вилкой по графину с минеральной водой, чем привлёк всеобщее внимание.

– Собственно, собрались мы с вами, господа, здесь потому, чтобы отпраздновать совершеннолетие присутствующей меж нами девочки, которую с сегодняшнего дня можно официально называть женщиной. И не просто женщиной, а одним из наиболее развитых созданий половины всего человечества планеты [4].

– Прошу не забывать, – хохотнул в унисон Дидро, – что женщины пьют льстивую ложь одним глотком, а горькую правду – каплями.

– Что вы имеете в виду, милейший? – накинулись на него сразу несколько человек. – Уж не будете ли вы утверждать, что никакой женщине не присущи искренность и правда, если она с удовольствием напивается ложью?

– Ну что вы! – отмахнулся тот. – Искренность есть мать правды, вывеска любого человека. Просто в разговоре не каждый к этому способен. Ведь говорят же: женщина любит ушами! Значит, самое большее в жизни для каждой – это великосветский разговор. Причём, каждая женщина часто прислушивается к советам даже совсем незнакомых, не говоря уже о подругах, гадалках, рекомендациях астрологов.

– Сколько лицемерия в людском обычае советоваться! – прервал его Франсуа де Ларошфуко. – Тот, кто просит совета, или та женщина, которая просто делает вид, что относится к мнению друга с почтительным вниманием, хотя в действительности ей нужно лишь, чтобы кто-то одобрил её поступки и взял на себя ответственность за них. Тот же, кто даёт советы, притворяется, будто платит за оказанное доверие пылкой и бескорыстной жаждой услужить, тогда как, на самом деле, обычно рассчитывает извлечь таким путём какую-либо выгоду или снискать почёт.

– В разговоре, как в хирургии, – вставил ещё один собеседник, в котором без труда можно было узнать Андре Моруа, хотя на портрете он выглядел много лучше, чем в жизни. – В разговоре нужно действовать с величайшей осторожностью. Профессионалы на поприще искренности вторгаются скальпелем в дружбу и любовь, которые были до той операции совершенно здоровы, а от их вмешательства умирают.

Человек на секунду замолчал, но, видя, что один из собравшихся явно вознамерился возразить, взял со стола бокал с шампанским, сделал глоток, посмотрел содержимое бокала на свет и продолжил свою ясную, как ему казалось, мысль:

– В советах, в искренности, вообще в разговорах нужно соблюдать меру даже с самыми близкими людьми. Говорить всё – это, значит, превращать в окончательный приговор то, что могло быть всего лишь минутным капризом. Это значит из пережаренного куска мяса, из-за мигрени или из-за грозы рисковать дружбой?!

Андре Моруа поставил бокал с шампанским на стол и из-под опущенных век осмотрел собеседников. Затем вынул из внутреннего кармана сюртука белый батистовый платок, и принялся протирать камни на своих многочисленных перстнях, украшающих руки. Этим он хотел подчеркнуть, что не намерен и никому не советует сомневаться в аксиомности [5]высказанного.

– Мне кажется, каждый человек способен поддаться заблуждению, но из этого не стоит делать скоропалительных умозаключений, – задумчиво вставил Гёте. – Истина и заблуждение происходят из одного источника. Это так же верно, как и странно. Вот почему мы часто не имеем права уничтожать заблуждения, особенно у женщин. Ибо вместе с тем мы уничтожим истину.

– Вы так думаете? – улыбнулся Вольтер.

Он как Гёте и Моруа тоже был в сюртуке. Видимо, эта мужская одежда оставила Европе не только дань моде. Сюртук узаконил стиль жизни, потому как большинство собравшихся были именно в сюртуках. Из толпы остальных более всех выделялся, скорее, выделял себя Андре Моруа холодным поблескиванием перстней и толстой золотой цепью, конец которой был прикован к шикарному «Брегету». Вольтер равнодушно посмотрел на луковицу часов в ладони собеседника и повторил:

– Вы так думаете? В мире есть две истины: истина духа и истина факта. Истина у того, у кого в руке в нужный момент оказался меч, – истина того, кто, не дрогнув, встречает этот меч с поднятой головой. Один побеждает – второй непобедим. И эти две истины, каждая права и непобедима по-своему, никогда не сойдутся.

– Любая истина, господа, будь она в тысячу раз истиннее другой, место находит только в вине, – нетерпеливо перебил его до сих пор не принимавший участья в разговоре Джонсон. – Изречение in vino veritas может служить доводом только для тех, кто полагает, что все люди лжецы. Что же касается меня, то не хотел бы жить с человеком, который лжёт напропалую пока трезвый, и которого надо налить вином, чтобы вырвать у него слова истины. А никакая женщина не скажет, что она думает, на трезвую голову.