Александр Покровский - Не надо оборачиваться

— Юрий Николаевич, дайте, пожалуйста, ключ, — попросила она.

— Не нужен тебе ключ, Сорокина, — расхохотался Нежный. — И идти уже никуда не надо. Главное, что ты всерьёз собралась на улицу. Нам этого достаточно. И, кстати, первые плоды эксперимента уже есть.

— Какие?

— Сумочка, Сорокина, сумочка! В твоём рапорте о сумочке ни слова.

— Так там не было никакой сумочки.

— Вот именно! А должна была быть. Сумочка, барсетка, пакет, что-то в этом роде. Она же не могла прийти совсем без денег и документов? Значит, что-то у неё было. А с места преступления сумочка потом как-то и куда-то исчезла. Думаю, окно для того и открывали, чтобы её выкинуть. Но это пока не важно. Отметим такую возможность, и идём дальше. Баба разувается в прихожей и оставляет там верхнюю одежду. У нас с тобой, Сорокина, прихожая — это твой стол. Снимай лишнее, и иди в спальню, это там, где сейчас стул для твоих посетителей.

Люба сняла шапку и полушубок, затем начала разуваться. Нежный, внимательно за ней наблюдавший, вдруг заорал «Стоп!».

— Что сейчас-то не так? — грустно вздохнула она. — Слишком быстро раздеваюсь? Или не эстетично, на ваш вкус?

— Я вижу носки, — сообщил Нежный. — Там их не было. Или были, но сплыли. Это что-нибудь значит?

— Ничего. Я в капроновых колготках, а она была в шерстяных. На шерсть мало кто надевает носки.

— Понятно. Продолжай представление.

— Тапочки должны быть, — уверенно заявила Люба. — Даже очень пожилой мужчина обязательно предложит гостье тапочки, если она не принесла с собой сменную обувь.

— Нет у меня тапочек. Постарайся как-нибудь обойтись без них. Или тут пол холодный?

— Ничего, переживу. Если на днях и помру, то от стыда, а не от простуды.

— Сколько можно повторять: не дави на жалость! Я абсолютно безжалостный.

Люба, стараясь ни о чём не думать, размеренными движениями снимала одежду и развешивала её на спинке стула. И вот, когда предпоследняя деталь её туалета уже была в руке, Нежный, наконец, отреагировал.

— Ого! — потрясённо вымолвил он. — И, это, Сорокина, хватит стриптиза, я уже до всего допёр. Трусы не снимай. Должны в женщине оставаться загадки и тайны, а то жить будет неинтересно.

— Что за «ого»? — потребовала подробностей Люба, вдруг почувствовавшая себя хозяйкой положения.

— Сиськи, — невнятно пояснил Нежный. — Сиськи ого.

— Моя грудь, конечно, больше средней, но вовсе не настолько, чтобы вызывать оторопь.

— Её сиськи. Не твои. У неё лифчик вдвое больше твоего. Это как?

— Это — действительно, ого, — согласилась Люба. — А что за «стоп» на самой последней стадии?

Она даже не подумала вернуть бюстгальтер на место. Покручивала его вокруг пальца, но надевать не спешила. Пусть сначала объяснит, почему она не должна снимать вслед за всем остальным и трусики.

— Я уже понял, чего нет в той куче тряпья. Труселей там нет. Как думаешь, просто нет, или нет и не было? В смысле, их унесли или не приносили?

— Трусы были. Шерстяные колготы на голое тело надевают только совсем уж любительницы острых ощущений. Шерсть же колется, а «там» — очень чувствительная кожа. Если что, «там» — это не на ногах, а между ногами, если кто не в курсе.

— Унесли, значит. И догадываюсь, почему. Вся одежда чистая, в смысле, никаких следов потожировых и вообще телесных выделений. А вот на трусах они всегда бывают, у женщин оттуда вечно что-то пахучее… ладно, не будем о грустном.

— Так почему из неё ничего не выделяется?

— Ты забыла, на кого охотятся с серебряными пулями? Волки не потеют, волчицы — тоже. Дошло?

— О волках — да. А что такое пахучее и грустное выделяется из меня и оседает на моих трусиках?

— Не знаю, — не ожидавший такого напора Нежный даже покраснел, и Люба решила его окончательно добить.

— А ты узнай, — зловещим тоном посоветовала она, резко спустила трусики на пол и ногой швырнула их в лицо майору. — Ну, чем они, по-твоему, пахнут, кроме чистого белья? Давай, нюхай, нюхай! Не стесняйся, я же не стесняюсь!

Как по заказу, замок в кабинетной двери щёлкнул, и к ним присоединился Бардин. Он начал что-то говорить, но ему сдавило горло, и никто с первого раза понять его не смог. Наконец, он немного овладел голосом, и выпучив глаза, повторил «Давай, нюхай, нюхай».

— Чего тебе тут надо, Бардин? — язвительно поинтересовалась Люба. — Хочешь присоединиться и тоже понюхать, или что-нибудь другое? Как ты вообще вошёл в мой кабинет через запертую дверь?

— Твой? Я думал, это его кабинет. А когда-то был и мой тоже. У меня даже ключик завалялся.

— Давай его сюда! — рявкнул Нежный. — Хотя нет, у тебя наверняка есть ещё копии, я лучше завтра прямо с утра замок поменяю. Так чего ты припёрся? Приключений ищешь на одно место?

— Я вычислил, что Хоттабыч был один, — растерянно пролепетал Бардин.

— Вычислитель, блин! Ты, когда следующий раз дважды два вычислишь, снова побежишь мне докладывать? Спасибо, мне оно ни к чему. Я и без тебя всё это знаю.

— Но я нашёл доказательства!

— Я тоже. Мне моих хватит. А ты, конечно же, что-то хотел взамен?

— Хотел. Но вижу, что не получу. Ничего страшного, обойдусь как-нибудь.

— Иди, доделывай бумаги по супермаркету! Небось, даже не приступал!

— Приступал. Но не закончил. Ладно, сейчас пойду. Знаешь, Нежный, теперь я видел всё. Она — голая, а ты нюхаешь её трусы. В это невозможно поверить, но я всё равно всем расскажу, — с этими словами Бардин ушёл.

— Расскажет? — хмыкнула Люба, начиная одеваться.

— Конечно, — подтвердил Нежный. — Он даже не скрывает своего природного скотства. Но ты не переживай — ему никто не поверит.

— Я вовсе и не переживаю, даже если кто-нибудь и поверит. Можно одеваться?

Почти все, не считая дежурной смены, разъехались по домам, даже шеф, постоянно повторяющий, что на службе он проводит круглые сутки. Впрочем, ему всё равно никто не верил, кроме жены, да и та, скорее всего, только делала вид, чтобы сохранить семью. В своих кабинетах продолжали трудиться всего двое — Бардин и Нежный. Майор очень удивился, увидев, что Бардин усердно пытается заполнить протокол очередного допроса, и ему даже стало немного жаль несчастного сотрудника, погрязшего в ненавистном занятии. Но тут он вспомнил турецкий отель, и жалость куда-то исчезла.

Сам он ждал звонка от подполковника, борца с террористами, который скрывал даже свою настоящую фамилию. Ладно, пусть будет Федераловым, раз его это устраивает. Мастера допросов из спецслужбы уже почти час работали с ювелиром, который изготовил патроны с серебряными пулями, Нежный хотел поскорее узнать результат, но на его звонок Федералов ответил: «Допрос идёт успешно, я вам сам позвоню, когда мы закончим», и прервал связь.

Вокруг подполковника неразборчиво звучали радостные не то детские, не то женские голоса и глухой стук вилок о тарелки, а вовсе не вопли человека, которого пытают. По всему выходило, что Федералов ужинает в кругу семьи, а не лично ведёт допрос. От этой мысли Нежному тоже захотелось что-то съесть, и он полез в стол Сорокиной. Все ящики были заперты, но замки там стояли далеко не сейфовые, и недолгая работа отмычкой принесла успех. В одном из ящиков нашлась пачка рассыпчатого печенья, которое майор с аппетитом употребил к чаю. А Федералов всё не звонил. Зато позвонил шеф, и начал расспрашивать о деловых качествах Сорокиной.