Елизавета Дворецкая - Ясень и яблоня, кн. 1: Ярость ночи

В усадьбе Устье Фьорда уже почти все легли спать, только последние полуночники, старая хозяйка фру Хельмфрид, ее внучка Ингерд и Хест управитель, любители страшных саг, сидели втроем возле очага на кухне, перешептываясь вполголоса.

– …И на следующий год бонду пришлось оставить дома младшую дочку, чтобы было кому приглядеть за скотиной и хозяйством, – полушепотом, чтобы не мешать спящей вокруг челяди, рассказывал Хест управитель. – А звали ее Одис. Все уехали, наступила полночь. Вот Одис уже приготовилась ложиться спать, сняла башмаки и села на лежанку. И только она села, как вдруг раздался стук в дверь и на дворе зашумели голоса, как будто там множество народу…

– Погоди! – Ингерд, девушка лет пятнадцати, вдруг подняла руку, прося его замолчать. – Вроде кто-то постучал?

– Что ты? – с сомнением отозвалась ее бабушка, но тоже прислушалась. – Хест, ты не слышал?

Тот не успел ответить, как снова раздался стук.

– Кого это несет? – Фру Хельмфрид обеспокоилась и встала с места, оправляя передник. – Для Торфриды уже поздновато, хоть она и охотница ужинать в гостях. Ингерд, поди узнай. Не открывай, только спроси.

– Это Кудрявый просится погреться! – усмехнулся Хест. – В такую ночь и ему не сладко без крыши над головой!

– Нет, я сама пойду, – решила хозяйка. – Ингерд, сиди, не высовывайся.

В итоге все трое поднялись и на цыпочках, обходя спящих, прокрались к двери. Навстречу им прозвучал новый стук: дробный, беспокойный, заразивший всех троих чувством какой-то лихорадочной тревоги. Некоторые из спящих домочадцев подняли взлохмаченные головы.

– Кто там? – боязливо спросила хозяйка.

– К вам близится беда, – дохнуло в ответ из-за двери. – На Аскефьорд идут враги. Бегите, спасайтесь, утром будет поздно! Уходите!

Все трое замерли, не в силах двинуться или сказать хоть слово, и только смотрели на дверь выпученными глазами. Тихий, бесплотный, как лунный свет, голос снаружи проникал в самую глубину души и доставал до сердца, вливал в кровь холодную жуть. Совсем рядом была чуждая сила Иного Мира, и от недоумевающих и напуганных живых ее отделяла только деревянная дверь.

– Ты, Хест… – забормотала наконец фру Хельмфрид. – Ну, мы с вами доболтались! Мертвецы, привидения! Духи предков, что приходят в Ночь Поминания! Все ты с твоими сагами! «Колдун из Экхольма»! Вот мы и договорились! Самим уже привидения являются наяву. Хватит! Богиня Фригг, защити нас! Спать! Хватит!

– Но, может, это и правда… – дрожа, прошептала Ингерд. – Идут… враги! Кто это мог сказать? Вдруг это правда? Кто это был? Вроде бы женский голос…

– Спать! – непреклонно, хотя и шепотом, приказала бабушка. – Мы совсем с ума сошли! Идем спать, и больше чтобы мне в такую поздноту не сидеть!

В одном доме за другим, все дальше от горловины фьорда, спящие и засыпающие поднимали головы от стука в дверь, подбегали, спрашивали, кто там, и слышали в ответ тревожный, идущий из ниоткуда бесплотный шепот: «Люди, спасайтесь! Идут враги!» Кто-то отпрыгивал от порога, хватаясь за амулет, и спешил опять спрятаться под одеяло. Кто посмелее, те открывали двери, выглядывали наружу и видели только двор, только берег, только волнующееся море внизу. Кровь стыла от холода и от леденящей близости Иного Мира, и люди забивались назад в глубину домов, жались к очагам, разводили огонь пожарче. В ночи над Аскефьордом витало ощущение опасности; оно сгущалось, становилось все острее, никто не спал, но ни у кого не хватало решимости одеться и выйти в жуткую холодную ночь, чтобы под рев голодных волн, под нездешним взглядом Солнца Умерших добраться хотя бы до ближайшего дома. Да и что можно было бы увидеть в темном море в такую ночь?

В усадьбе Дымная Гора тоже все улеглись, стояла тишина, и неожиданный стук в дверь показался особенно громким. Сэла, до сих пор не спавшая, первой вскочила с лежанки, схватила тяжелый материнский плащ на меху, первый подвернувшийся ей под руку, и побежала через кухню к входной двери. Она даже не удивилась, услышав этот стук среди ночи: этот внезапный знак тревоги был для нее продолжением сна фру Ванбьёрг и смутных ощущений деда, которое она все это время ждала.

В кухне уже стояли Кетиль в одной рубахе и Коль в одних штанах – они спали ближе к двери и успели раньше других.

– Кто там? – как и все в Аскефьорде, спросил Коль.

– Люди, уходите! – дохнуло снаружи, и в таинственном бесплотном голосе слышалось страдание, почти мольба. – Сюда идет беда, и некому вас защитить от нее! К вам идут враги, они нападут утром, а они непобедимы при свете дня! Вы слышите меня?

– Мы слышим! – твердо ответила Сэла, чуть дрожащим голосом, но все же лучше владея собой, чем онемевшие мужчины. Мелькнула мысль о помешанной Тордис – живому существу этот голос никак не мог принадлежать. – Кто ты?

– Я – Сольвейг! – выдохнула пустота, и ни у кого даже мысли не возникло о Сольвейг Красотке, которую они тут видели только сегодня днем. – Уходите, прошу вас! К вам идет беда!

– Это ты… дочь моя? – произнес из-за спины Сэлы хриплый голос.

Дед подошел сзади и стоял за ней. Она хотела отойти и освободить ему место возле самой двери, но не могла двинуться. Тело ее было сковано леденящим ужасом, но мысль работала ясно и четко. Слезы выступили на глазах при звуках голоса Стуре-Одда, чуть дрогнувшего на этих словах. Он тоже понял, кто говорит с ним, и что-то нестерпимо жуткое было в том, что он называет дочерью ту, что больше не родня никому из живых.

– Это я! Я! Сольвейг! – чуть торопливее, словно задыхаясь, заговорил голос из ночи. – Послушай меня! Уходите! Только так вы можете спастись! Они идут сюда, и никто их не остановит! Никто не видит их, потому что их прикрывает колдовское облако. Утром они будут здесь. Они непобедимы днем, при свете солнца. Но они беспомощны ночью, когда темно. У вас есть время до утра. Но утром ничто не спасет вас. Бегите! Прошу вас!

– Мы поняли тебя! – осевшим голосом, чувствуя, как волосы шевелятся у него на голове, сказал Слагви. – Иди! Будь спокойна… сестра!

Голос его сломался на последнем слове и превратился в почти неразборчивый всхлип. Фру Хильдирид беззвучно рыдала от ужаса и потрясения, зажимая себе рот концом головного покрывала, которое она впопыхах схватила с лавки, но не успела им покрыться.

За дверью все стихло. Ледяное бесплотное нечто отступило, все перевели дух. Слагви сел на бочонок и закрыл лицо руками. Сэла видела, как отец ее покачивает головой, словно старается подавить рыдание, и сама плакала от жути и потрясения. Ее отец, всегда веселый, всегда сыплющий шутками и готовый посмеяться над чем угодно, над самим собой в первую очередь, теперь едва не плакал, впервые на памяти Сэлы. Его сестра, маленькая, добрая Сольвейг, солнечный лучик, которую все в доме так любили, – она говорила с ними голосом этой ледяной пустоты. Само то, что она пришла к ним предупредить об опасности, сейчас значило больше, чем сама опасность. Они все еще любили ее, через двадцать пять лет после ее ухода, и она любила их… Кто мог бы поверить, что мертвые способны любить живых? Но с Сольвейг это не казалось удивительным. Всю свою недолгую, восемнадцатилетнюю жизнь она была переполнена любовью ко всему живому, и там, за гранью моря, она сохранила эту любовь. Иначе что подняло бы ее из холодных глубин, заставило бы стучаться в эту дверь?