Елизавета Дворецкая - Ясень и яблоня, кн. 1: Ярость ночи

Три дня они прожили в Аскегорде, привыкая к новым обличьям. Людям говорили, что Коль согласился поехать на Туаль и теперь конунг дает ему наставления. На самом деле Торвард настоящий наставлял Торварда поддельного в том, как себя вести, чтобы вызывать меньше подозрений. Тайну обмена следовало хранить даже от самых близких людей, и для Торварда составляло значительную трудность, завидев Халльмунда, не говорить ему «Привет, борода!» и не хлопать по спине, что для Коля из Дымной Горы было бы совсем неуместно. Однажды, встретив во дворе Хейду из Рябинника, Торвард по привычке слегка толкнул ее плечом и хотел обнять, но она вдруг отскочила, глядя на него с изумлением, и воскликнула:

– Ну, бродяга, руки-то придержи! Тоже еще нашелся!

И, негодующе фыркнув, гордо пошла прочь, придерживая пустое лукошко из-под яиц, как валькирия – золоченый щит. Под хохот челяди и хирдманов Торвард обалдело посмотрел ей вслед, потом сообразил и тоже расхохотался. Выводов было два: первое то, что Хейда порядочная девушка и обнимать себя дает не всем , а второе то, что этот самый «дух», который якобы остается тем же самым, женщины не очень-то и узнают…

Слава асам, в остальном обещания матери оправдались. К чужому облику он привык довольно легко. О своей внешности Торвард и раньше не задумывался, а ощущения своего тела остались прежними. Он чувствовал свои руки и ноги, как всегда: ничто не мешало привычной походке, он по-прежнему дотягивался туда, куда не мог достать уступающий ему ростом Коль, и поднимал тяжести, тому недоступные. Только глядя на якобы свою руку, он видел чужую.

Колю притворство давалось несколько легче: за последнее время все привыкли видеть конунга угрюмым и неразговорчивым, и поддерживать этот образ не составляло особого труда. А вот самому Торварду, который уже проснулся и был готов на новые подвиги, скрывать это под обликом слэттенландца оказалось труднее. И он радовался, что до отплытия остается немного, а на Туале никто не знает, как человек с этой внешностью должен себя вести.

Начиналось путешествие тоже весьма непривычно. Едучи в качестве раба, Торвард не имел права грести, и он просто сидел на мешках, любуясь неприветливыми зимними берегами. Такого с ним не бывало в походах никогда, кроме тех случаев, когда мешали свежие раны. Стоило сделаться рабом, чтобы в полном здравии ничего не делать, когда другие выбиваются из сил!

Потешаясь в душе над этим, Торвард вспоминал древние обычаи, из которых потом выросли сказания и смысл которых ему разъяснял когда-то Оддбранд. В древности был обычай приносить в жертву богам конунга, если дела шли плохо, если страну одолевали неурожаи и другие беды. А поскольку конунгам обычно не хотелось умирать из-за того, что треска не идет в сети, то на это время, на день-другой, конунгом провозглашали кого-то из рабов. И назавтра торжественно приносили в жертву. А у него все получилось наоборот. Он сам себя принес в жертву, из конунга стал рабом, чтобы пройти через мрак, как зерно сквозь землю, и снова вырасти на свет в полном блеске славы. Он ведь собрался не куда-нибудь, а в Иной Мир, где жила та, с которой ему непременно надо встретиться снова. А в перевернутый мир ведут только перевернутые дороги, это любой ребенок знает. Сам Один первым прошел этот путь, когда сам себя принес в жертву и повис на Иггдрасиле, пронзенный копьем, и как ответный дар получил мудрость рун. Падая с Мирового Ясеня после своего прозрения, он одновременно поднимался по стволу Мироздания, становясь истинным собой, истинным Одином, чье имя – Вдохновленный Разум. И он, Торвард, падая во тьму рабства, взлетает из тьмы бесчестья к свету… какому? Этого он пока не знал, но предчувствовал, что именно теперь, после второй своей поездки на Туаль, он вернется совсем новым. Как Один после Иггдрасиля.

Осталась позади северная треть Фьялленланда, потянулись земли хэдмаров – еще более холодные, унылые, каменистые, бедные. Глядя на ельник, растущий, казалось, прямо на сером камне, Торвард вспоминал Роллауга конунга. Должно быть, объезжает сейчас с дружиной свои многочисленные харады, то есть «сотни», каждая из которых обязана приготовить конунгу и его людям содержание на три дня. Конунги фьяллей тоже когда-то так делали, пока не научились возить коровье масло и тюленьи шкуры на торги Винденэса. Хэдмарланд еще беднее: всю дань, которую конунг может собрать, он с дружиной там на месте и съедает, где берет… Любопытно, а он-то, Роллауг Зашитый Рот, хитрейший и храбрейший из конунгов Морского Пути, как в свое время – семь лет назад – получал на острове Туаль благословение Невесты Ванов? Правда, в то время у него уже имелась обыкновенная земная невеста, а трон тогда занимала другая фрия – весьма почтенных лет. Что и спасло от глупых искушений…

Путь, который сам по себе в это время года представлял значительную трудность, давался легче ожидаемого: с погодой им везло. Вдоль побережья бушевали бури, мощные волны бились о каменистые берега, словно стремясь подгрызть их и обрушить в море, а сильные порывы ветра сотрясали крыши рыбацких домишек. Но как раз в тот день, когда все сборы были завершены, установилась довольно тихая погода со слабым ветром, и «Конь» смог отправиться в путь без задержки. Везло им и дальше: на каждой стоянке Оддбранд и его дружина слушали жалобы местных на погоду, но через день-другой после их прибытия волны смирялись, давая возможность продолжить путь. «Вы несете хорошую погоду с собой!» – говорили им люди, и Оддбранд важно кивал, что, дескать, так оно и есть.

Поначалу он думал, что обязан этим везеньем ворожбе кюны Хёрдис, но однажды убедился, что это не так. Уже наступил вечер, темнело, а сильные волны не давали «Коню» пристать к берегу, и нигде не виднелось жилья – как вдруг впереди, перед кораблем, Оддбранду померещилась легкая, белая, немного светящаяся, как живой лунный луч, женская фигура. Девушка шла перед кораблем прямо по волнам, ступая с гребня на гребень, и позади нее волны успокаивались, давая «Коню» дорогу. Обернувшись, девушка приветливо кивнула Оддбранду, стоявшему на носу, и движением руки пригласила следовать за собой. И дальнозоркий старик ясно разглядел хорошо ему знакомое лицо Сольвейг дочери Стуре-Одда.

– Правь к тому вон мысу, за соснами, Харья! – крикнул Оддбранд кормчему, и его невозмутимый голос не выдал, как он потрясен. Все вокруг вели себя как обычно, а значит, их призрачной вожатой не видел никто, кроме него. – Сдается мне, там мы сумеем пристать.

Девушка направлялась к каменистому мысу, и корабль шел за ней, казалось, прямо на стену; но вблизи вдруг оказалось, что там есть проход в маленький залив с удобной низкой площадкой. Перед самым берегом девушка показала рукой куда-то за темнеющий бор и вслед за тем пропала.