Джон Френч - Рабы Тьмы

— Господин, системы ауспекса показывают множественные сигналы двигателей, — сказал Вольк. — Боевые корабли. Они зарядили орудия. Они передают сигналы вызова… — Вольк остановился.

— Дети лихорадки… — прошипели навигаторы.

— Кто они такие?

Пертурабо, вероятно, каким–то образом получил ту же самую информацию, хотя Вольк и не знал, как именно. Повелитель Железа смотрел на Аргониса, не двигаясь. Ни единый мускул не шевелился на его лице. Орудийные системы на его руках затихли.

— Они говорят, что принадлежат к Шестнадцатому легиону, — сказал Вольк. — Говорят, что они — из Сынов Гора.

— Все входы заперты, — сказала Сота—Нул. Малогарст кивнул, показывая, что услышал ее, и продолжил раскладывать на полу предметы, которые принес с собой. Линзы глаз техноведьмы сузились, фокусируясь на предметах.

— Запертые или нет, никакие двери не удержат наших братьев, стоит им понять, что ты здесь, — заметил Экаддон.

Капитан снял шлем и наблюдал за Малогарстом; его глаза холодно блеснули, когда их взгляд упал на атам и покрытую надписями серебряную монету.

— В таком случае, очень удобно, что вы оба будете следить за такой возможностью и отвлечете их, если возникнут подозрения.

Малогарст опустил взгляд на ритуальные инструменты. Их было сравнительно немного для столь важного обряда: серебряный кинжал–атам; монета; мешочек из человеческой кожи, наполненный пеплом сожженных костей; глаз еще живого человека, плавающий в колбе, содержащей смесь крови с маслом; красные комочки благовоний в небольшой железной курильнице; и, наконец, блестящая черная глиняная чаша. Всё было в точности так, как сказал ему Лайак и как подтвердили его собственные изыскания.

— Что ты собираешься предпринять/сделать? — спросила Сота—Нул. Ее голос звучал настолько сухо, что Малогарст не мог не подумать о жажде.

— Немного поздновато для сомнений и уточнений, ты не находишь? — сказал он, поднимая атам. Он взглянул вверх, устремив взгляд на неподвижный силуэт Гора.

Примарх не шевелился — точно каменная статуя на троне. Звездный свет мерцал позади возвышения, искажаясь в волнах призрачной энергии: корабль входил в варп. Бронированные заслонки начали опускаться поверх иллюминатора, точно глаз закрывался при виде Моря Душ.

— Как я сказал, я собираюсь поговорить с Магистром Войны.

— Ты уже пробовал колдовство, — заметил Экаддон. — Но ничего не вышло.

— Боишься, что не на того поставил, мальчик?

Экаддон не ответил.

Подняв руку, Малогарст снял респиратор. Он открыл колбу с глазом и зажег благовония. Кольца серого дыма заструились в воздухе, источая запах расплавленного сахара и жженого волоса. Костяной пепел он рассыпал кольцом вокруг себя и остатками благословил свои веки.

Он готовился к этому двадцать пять часов. Слова и священные числа проплывали, сплетаясь, в его подсознании.

Он провел пальцами по изнанке горжета.

— Подойди, — сказал он, указав на Экаддона.

— Я не…

— Ты будешь делать, как я приказываю! — рявкнул Малогарст.

Экаддон застыл, его глаза пылали холодным гневом.

— Ты будешь делать, как я приказываю, иначе всё… всё, что мы сделали, всё, о чем ты мечтаешь, — всё обратится в пепел. Ты хочешь подняться выше? Хочешь почувствовать, как рука судьбы коснется твоей головы? Тогда слушайся, мальчик. — Малогарст смотрел ему прямо в глаза, слыша, как собственные дыхание хрипло вырывается между зубов.

Экаддон даже не моргнул, но гнев исчез, постепенно подчиняясь ему.

— Когда прольется кровь, собери ее и поднеси Воителю. — Он протянул черную чашу Экаддону.

— Кровь?..

— Да, — подтвердил Малогарст. — Ты поймешь. Поднеси кровь к его губам.

— И это всё? — спросил Экаддон.

Малогарст усмехнулся.

— Это всё. — Он опустился на колени перед разложенными инструментами. Сделав вдох, он услышал, как легкие отозвались хрипом. — А теперь лучше бы тебе отойти назад. — Он закрыл глаза.

Разум Малогарста обратился внутрь самого себя.

Он ощутил, как пальцы варпа тянутся из–за пределов восприятия и увлекают его в свои объятья.

Слова обжигали мысли, старые, древние слова, что дрожали, пытаясь сорваться с привязи его воли.

Его обнаженная правая рука нащупала глаз к колбе и поднесла ко рту.

— Это может убить тебя… — донесся насмешливый голос из глубины разума. Малогарст заглушил эти слова.

Он чувствовал, как движется его рот, как язык образует звуки, пока он кусал и жевал, но он не слышал ничего из этого.

— Это убьет тебя…

Он горел и замерзал, падал сквозь бесконечность и вместе с тем пытался взлететь.

— Это может разрушить всё…

Слова прошивали его нитями пламени и тьмы, вытягивая всю его волю и все чувства.

Но разве есть иной выбор?

Где–то там, за пределами кипящей муки огня и льда, воздух в тронном зале сворачивался и изгибался, хлеща ветрами — сама субстанция бытия пыталась стряхнуть то, что он делал. А еще дальше, точно голод черной звезды, было присутствие Магистра войны.

Он усилием воли вернул сознание в реальность, ощутил, как поднимается левая рука, ощутил рукоять атама в пальцах.

Последний слог, произнесенный в его мыслях, встал на место.

Малогарст поднял нож и перерезал себе горло.

Он почувствовал, как начинает падать, как черный психоактивный лед намерзает и раскалывается вокруг его рук и ног, пока кровь выплескивается из горла. Его разум сжимался, становясь лишенной измерений сферой, шариком сущности, скованным кольцами пылающего железа. Где–то там он пытался дышать.

Теплое…

Красное…

Теплое…

Он ощутил, как поднимается куда–то, хотя знал, что его тело по–прежнему лежит на полу, проливая жизненную влагу на засыпанное пеплом железо. Нечто огромное, нечто настолько большое, что лишено было краев, устремилось ему навстречу. Он хотел закричать, но он оставил рот позади.

Тьма встала перед ним стеной — сплошной, беспросветной, простирающейся вниз, и вверх, и в любую сторону.

— Привет, Мал, — произнес голос.

Звук.

Первым появился звук.

Голоса. Слова. Шепоты. Крики. Песни.

Лайак падал сквозь звуки, чувствуя, как те раздирают его, тянут в разные стороны, пока он проносится мимо, пытаются удержать, молят, угрожают.

Всё выше и выше поднимался звук, не имевший ни конца, ни начала. Лайак узнавал языки, на которых говорили в последний раз, когда галактика была лишь угольком в утробе вселенной. Он слышал в них боль. Он слышал печаль и гнев, бурлящие внутри них; глубинные течения сокрытых рек, что никогда не достигнут моря.

Ощущения наслаивались поверх ядра, которым было сознание: боль, раскалывающая по своей силе; запах и вкус, насыщенные хлопьями пепла и медью крови; вес и форма собственного тела и облегающей его брони.