Андрей Лазарчук - Дочь Белого Меча

Сидели молча. Ягмара испытывала такое внутреннее опустошение, что не смогла бы разговаривать даже с магом. Даже с самим магашем Шакиром. Ний то ли чувствовал то же самое, то ли понимал её состояние и с разговорами не лез. Костёр, какое-то время покапризничав, горел теперь ровным тихим пламенем, и только когда одно из бревешек подгорало на вершок и сползало, вылетал сноп искр. Одно и оставалось — смотреть в огонь…

Слава Ахура Мазде. Да сгинет Ангра Маинью. Да свершится по воле мудрости воистину великое преображение, славлю благие мысли, благие слова, благие деяния, мыслимые, изрекаемые, совершаемые. Принимаю совершение всяких благих мыслей, благих слов, благих деяний. Отвергаю злые мысли, злые слова, злые деяния. Вам подношу, о Бессмертные Святые, почитание и гимн, помыслом, словом, деянием; бытием и тела своего дыханием…

Вдруг пустыми оказались эти слова. Зло коснулось её, и ничего не смогла она сделать против.

Ний натаскал тонких веток и сделал для неё ложе. Ягмара молча легла, подгребла к себе кота, грелась об него и грела его. Временами проваливаясь в забытье, просыпалась. Ний то был тут, то не был. Исчезновение не тревожило её. Почему-то она понимала, что здесь безопасно. Давно не было так безопасно вокруг…

Окончательно она проснулась на рассвете. Ний спал по ту сторону костра. Ягмара долго смотрела на его лицо. Детские, совсем детские черты проступали в нём.

Следующие два дня Колобок вёл их по нетронутым лугам, то отходя, то вновь приближаясь к ручью, который постепенно становился мелкой, но довольно широкой речкой с разноцветным галечным дном. Шеру уже пытался идти сам, но быстро уставал, ложился и, полежав недолго, позволял себя нести. Потом начинал снова проситься на землю…

Голод Ягмара не ощущала, сказывалась привычка. Ний, кажется, переносил его хуже, желудок требовал пищи; но, глядя на Ягмару, он не позволял себе упоминать об этом. Но вечером второго дня он принялся мастерить лук — очень кстати подвернулась поваленная и подсохшая рябина. Руки его работали аккуратно и чётко, и видно было, что такая работа для него привычна. Ягмара, чтобы не терять время, нашла подходящую сосну, вырубила длинное полено без сучков и стала делить его на толстые лучины. Для тетивы пришлось отрезать низ Ниевой куртки и распустить его на нити, а потом скрутить их в бечеву; её размочили в воде, растянули между ветвями дерева и оставили сохнуть. Конечно, такая тетива не продержится долго, но от неё этого и не требовалось.

Потом Ний выстрогал стрелы — толстые наконечники и тонкие ровные древка. Оперения сделали из кожаной бахромы — теперь пришлось отрезать полу от куртки Ягмары. Наконечники обожгли в костре, потом Ний заострил их ножом. Всего стрел получилось восемь…

В последнюю очередь сделали копьё. Ягмара хотела примотать к древку нож, но Ний воспротивился, просто обжёг, как у стрел, конец и примотал поперечину. На медведя, конечно, не то, но на степного волка — вполне. Впрочем, медведей и волков ждать особо не приходилось.

Не зима.

Козу бы… Эх.

Ночью Колобок и Шеру подняли тревогу, но неизвестный гость побродил вокруг ночёвки и ушёл, решив не связываться.

Следов поутру не нашли. Да особо и не искали.

Лук, конечно, был слабенький, бил шагов на пятьдесят — зато вполне точно. Для гусиной охоты сойдёт.

Ещё день прошли, не встретив никаких следов человека. Дичи не было тоже. Шеру уже почти оклемался, шёл рядом, лишь изредка припадая к земле и переводя дыхание. Вечером он поймал двух сусликов и принёс их к костру. Его заставили съесть их самому. Шеру помялся из вежливости, но съел.

Зато утром Ний подстрелил зайца. Ягмара старалась не смеяться, глядя, с какой жадностью он поглощает полусырые куски мяса. Сама она съела немного, остаток прожарила на углях, завернула в крапиву. Могло пригодиться…

К концу этого удачного дня им попался вытоптанный и выеденный луг в обширной излучине речки. Сюда приходил на водопой и отдых небольшой табун, голов на полсотни.

Ночью издалека доносилось ржание. Но ночь стояла туманная, и как далеко и в какой стороне находился табун, не понять было. Но, в общем, обжитые места находились уже неподалёку.

Зато к вечеру они вышли даже не к стойбищу, чего Ягмара ожидала и чего желала, а к большому свозному кочевническому торжищу.

Семь лет было Акболату, и звали его совсем иначе, когда разбойники выкрали его и сестру из дома и продали мидянину, торговцу краденым скотом, двуногим ли, четвероногим ли. Сестру скоро отвезли с другими, а Акболат, которого тогда звали совсем иначе, остался при торговце — убирать хлев, мести двор и мять глину. Время от времени мидянин брал из хлева в свои покои мальчика, который тут же начинал носить красные одежды, туфли с задранными носами, — и покрикивать на остальных. Потом он куда-то исчезал, а в покои шёл следующий — донашивать красные одежды и туфли.

Один такой мальчик с толстыми мясистыми губами и глазами, похожими на созревшие виноградины, почему-то сильно невзлюбил Акболата, которого тогда звали совсем иначе. Какое-то время тычки и побои пришлось сносить молча — потому что не сразу удалось сточить плоским камнем головку заклёпки, удерживающей цепь на ножном браслете. А потом ещё пришлось потратить немало дней, чтобы выточить из ржавого обода бочки маленький кривой нож.

И когда однажды вечером мальчик с толстыми губами стал домогаться Акболата (которого тогда звали совсем иначе) как-то не так, как раньше, а часто дыша приоткрытым слюнявым ртом и хватая мокрыми горячими руками, — Акболат, которого теперь можно было называть так, полоснул его по рукам железным когтем, а потом добавил по лицу. Вынул заклёпку, цепочкой обвязал обидчика сзади за голову, разжав ему зубы, просочился в приоткрытую дверь и исчез в ночи.

Долго он пробирался с гор в долину, добывая пищу честным образом или воруя. Возможно, месяц. Он искал людей царя Артабана — и наконец нашёл их.

Когда-то отец внушал ему: что-то случилось с тобой — ищи слуг царя! Они носят белые повязки на головах и лисьи хвосты у пояса. Ищи их и доверяйся им!

Он их нашёл.

Это была переправа через глубокую спокойную реку. У парома скопилось несколько возов, тяжело гружёных и запряжённых волами. Возничие вяло переругивались и медленно дрались — наверное, за лучшее место на настиле. Паромщик вводил возы по одному и размещал их по только ему понятной системе, привязывая волов к коротким колышкам. Потом вдруг по впуску, распихивая возы, скатилась лёгкая бига, запряжённая лошадьми; бига была покрашена под золото, но краска местами облупилась. Стоящие и сидящие в ней люди в меховых шапках и кожаных безрукавках громко кричали на возниц и размахивали направо и налево короткими бичами.