Гай Хейли - Фарос

«Завтра в полдень путь будет открыт, — прогрохотал в комнате голос с такой силой, что Скрайвок от боли едва не выронил болтер. — В полдень!»

Ветер вдруг исчез. Меч рухнул на пол со звоном, который звучал слишком долго. Когда он затих, в комнату вернулось подобие нормальности.

Скрайвок замотал головой. В ушах звенело, на сетчатке до сих пор ярко горели остаточные образы Береноновой смерти. Несколько бумаг упало на пол, но все остальное лежало на своих местах. Шум лагеря вернулся в комнату.

Скрайвок подошел к мечу и, не думая, наклонился за ним. Но, когда пальцы почти коснулись рукояти, он уловил жадный шепот, доносящийся откуда-то из-за пределов комнаты. Волосы от него встали дыбом, а по спине пробежал холодок.

Он отдернул руку и твердо решил, что никогда и ни за что не воспользуется мечом.

Скрайвок отключил стазис-поле в одном из трофейных шкафов. Когда-то, еще на службе Терре, он дорого заплатил за лежащее внутри оружие — мастерски изготовленный кирванийский клинок их кронпринца. Раньше клинок был ему дорог, но не теперь. Он без колебаний бросил его на пол и вызвал сервиторов, чтобы те подняли демонический меч. Те выполнили указание без видимого вреда для себя и поместили его на пустой стенд.

Скрайвок с облегчением активировал стазис-поле.

А затем, когда мысли в голове улеглись и напряжение спало, ему пришла отличная идея.

С отлета Жиллимана прошел день. Из Гибельного шторма не приходило ни слова. Поле Фароса больше не освещало часовню. Погода стала хмурая, словно погрустнев, и над горами Короны Геры нависли тяжелые, серые облака. Осень подходила к концу, и ветры с востока несли с собой предчувствие зимы.

Вместе с ними явились ангел и император. Сангвиний мчался по небу на широких ослепительно-белых крыльях. Робаут Жиллиман с характерной для него серьезностью рекомендовал ему не делать ничего рискованного; полеты находились вверху списка.

Сангвиний тогда закивал в ответ, делая вид, что согласен, но даже не думал следовать совету брата. Робаут мог с тем же успехом приказать орлу оставаться на земле. Летать Сангвинию было так же легко, как ходить, как бы ни было сложно в это поверить остальным. А в последнее время полеты были даже проще ходьбы: во влажную погоду, как сейчас, ноги болели, служа единственным физическим напоминанием о страшных повреждениях, полученных от варп-монстра Ка Бандхи.

Душевная боль была куда сильнее.

Он закрыл глаза и поднялся на потоках дрожащего воздуха, который гнали вверх горы. По перьям били порывы дождя, которому не суждено было дойти до земли. Один особенно сильный порыв бросил его в длинную спираль к пику Андромахи. Бело-серые облака скрывали жестокую красоту водопадов Геры, льющихся с каменных полей, но ему нравилась такая погода, и не только потому, что прятала его от назначенных братом стражей. Изменчивый ветер превращал полет в испытание, а холодный дождь на коже приятно бодрил.

Из брони на нем был только простой церемониальный нагрудник из золотистой пластали, имитирующий мускулатуру его торса, и дождь свободно пропитывал одежду. Длинный меч висел на поясе сбоку. Он мог летать и в полном боевом облачении, но это утомляло. Кроме того, в тисках керамита и брони он невольно вспоминал о своих стесненных обстоятельствах. Когда воин не мог сражаться, доспехи превращались в тюрьму. В небе он обретал свободу, которую никто не мог отнять, и предпочитал наслаждаться ею сполна.

Не летать! Сангвиний уважал Робаута и даже, возможно, любил его той отстраненной любовью, которую испытывают друг к другу давно разлученные братья, но непоколебимая вера Робаута в важность организации просто выводила из себя. Как будто все эти планы, графики и тщательные наблюдения могли подготовить ко всему. Отец не просто так предпочел Хоруса Жиллиману, пусть это и погубило Его.

Сангвиний размышлял так, хотя и знал, что в отцовском списке кандидатов стоял выше Робаута. Но он просто не мог представить себя в этой роли, ведь тогда следовало рассмотреть и возможности, которые предлагали ему другие силы.

Воспоминание о том, как лгал и искушал его Кирисс, до сих пор приводило в ярость, и он закричал ветру, сжимая кулаки:

— Никогда, никогда, никогда!

Он замахал крыльями, поднимаясь все выше и выше, за облака, за вершины гор, в самый высокий слой атмосферы, где еще можно было летать, и лег на ревущее течение. Капли дождя на коже заледенели. Воздух здесь был таким разреженным, что обычный человек задохнулся бы, но Ангел чувствовал лишь приятное жжение в легких. Он опустил взгляд на изгибающийся внизу мир, такой же холодный и организованный, как разум его повелителя. На горизонте атмосфера была столь тонкой, что должны были виднеться звезды и чернота космоса. Но там только багровел шторм.

При взгляде на него в сознании промелькнула уже привычная картина. Его брат Хорус, переполненный противоестественной силой, с победным видом стоящий над его переломанным трупом…

Видение посещало его уже десятки раз и всегда было одинаковым: все то же изменившееся лицо брата, все тот же угол обзора, неуклонно смещающийся к его собственному мертвому лицу. Он не мог ни отвернуться, ни перебороть охватывавшую его печаль. Он смотрел на картину не собственными глазами, а чьими-то другими. Сам он к тому моменту был мертв.

Он уже не помнил, сколько раз его видел. В первый раз он решил, что это просто дурной сон. Теперь же оно било по сознанию с настойчивостью неизбежной истины.

Смерть ангела.

В последние месяцы его посещали различные варианты своей смерти, но это со временем становилось все чаще, яснее и реальнее, тогда как другие растворялись в небытие, и уверенность, что именно так он умрет, росла с каждым днем.

А вместе с ним умрет и мечта Жиллимана о новом Империуме…

Настроение испортилось, и Сангвиний перестал подниматься. Впрочем, еще немного — и воздух не смог бы его поддерживать. Широко раскинув крылья, он рухнул обратно к пикам, которые выступали из бегущего серого облака.

Он пронзил атмосферный фронт над морем, и вечерний Магна Макрагг Цивитас со своими ровными рядами огней вдоль прямых дорог и по-военному строгими зданиями раскрылся под ним, как детская голокнижка. Он пролетел над столицей, улыбаясь при мысли об артиллеристах, которые в панике бросились отключать орудия, чтобы не убить своего императора. Шутка была недостойная, но она подняла ему настроение. Сделав круг над городом, он направился обратно к горам, собираясь подняться еще раз, когда на запястье завибрировал вокс-браслет. Он бросил взгляд на вставленный в металл рубин в форме сердца. Тот мигал красным в особом ритме, позволяющим определить звонящего.