Гай Хейли - Пертурабо: Молот Олимпии

Пертурабо опустил глаза, не зная, права она или нет.

— Теперь он мертв, а его мир разрушен.

— Не переусердствуй со скорбью. У Даммекоса было черное сердце. Он утопил моего брата Геракона в бочке с вином, когда тот попытался свергнуть его. Не могу сказать, что меня это удивило… Тот был опрометчивым глупцом. И все же я бы предпочла для него что-то помягче, вроде изгнания.

— Даммекос утопил его?

— В вине, — подчеркнула Каллифона. — Будучи в крестовом походе, ты не спрашивал себя, что творится здесь?

— А что с Андосом? Он всегда был лучшим из вас.

В глубине души примарх считал, что Андос лучше и его самого. Не в объективном смысле, поскольку Пертурабо превосходил всех людей, но Андос обладал гармоничностью, недоступной для Железного Владыки, и тот завидовал ему.

— Андос отказался от императорской терапии, удалился в свои мастерские и умер девяносто лет назад. Если бы не ты, его считали бы величайшим творцом. Ты затмевал его во всех делах, но он не сетовал на это.

— Мне жаль.

— Почему? Тебя же заботят лишь твои мечты об утопии. Что тебе до настоящих людей? Они преграждают путь к совершенству.

— Недавно я кое-что осознал, — внезапно произнес Пертурабо. Слова сестры подтолкнули его к признанию. — Даммекос и я сходимся в одном: из Империума ничего не выйдет. — Примарх горько усмехнулся. — Тиран обычно называл мои работы — чертежи, трактаты, все, над чем я так яро трудился, — «причудами». Меня это бесило. Честно говоря, бесит до сих пор. Но мне начинает казаться, что он был прав. Вероятно, я унаследовал склонность к составлению грандиозных планов от настоящего отца.

Железный Владыка посмотрел сестре прямо в глаза, хотя ему больно было видеть ее морщинистое лицо.

— Империум — причуда моего отца, — продолжил Пертурабо. — Я старался поверить в нее, поскольку хотел увидеть наяву — так же, как мои великие здания и идеальные общества, которые бы ими пользовались. Но они невозможны. Совершенства не существует. Человечество слишком хаотично, чтобы принять истинный порядок.

Его железная маска раскололась.

Все муки, испытанные примархом, — вечная обособленность; чувство заброшенности, терзавшее всю жизнь; мерзкое понимание того, что он подобен ястребу среди кур и должен постоянно сдерживать себя; отстраненность братьев; невнимание отца — сосредоточились в единственном миге. По щеке Пертурабо скатилась одинокая слеза, и он мгновенно возненавидел ее: не только за то, что показал слабость, но и за то, что хотел оплакать погубленную мечту, но мог оплакивать только самого себя.

Если ты чего-то хочешь, еще не значит, что это появится, — пробормотал он.

Каллифона кивнула.

— Ты слаб. Плохо выкованное железо кажется крепким, но ломается, как сухой тростник. Ты никогда не понимал, что людей нельзя подгонять к идеалу — их нужно вести. Они беспорядочны и более сложны, чем самые трудные твои расчеты. Создав совершенный мир, ты в последний момент понял, что его главный изъян — люди, живущие в нем, и теперь хочешь уничтожить их, чтобы спасти свое творение. Ты отрешенное божество, Бо, повелитель гробниц. Ты не можешь достичь невозможного и поэтому злишься, как ребенок. Ты обрушил на нас этот кошмар, потому что не приемлешь компромиссов.

Возле дворца разорвался тяжелый снаряд. Оконные стекла задрожали.

— Люди не слушают меня, — сказал Пертурабо. — Сами не знают, что для них хорошо.

— Люди не склонятся перед тобой без любви и уважения! Великие тираны правили с благословления своего народа, умелые полагались на страх. Но еще ни один не добился успеха безразличием. Угрюмость стала твоим проклятием. Ты отказался принять любовь подданных. Тебя восславили, как бога, тебе дали армию для покорения звезд, а ты первым же своим указом подверг легион децимации.

Примарх сжал кулак.

— Они подвели.

— Подвели в чем? Не были лучшими? Ты разбрасываешься людьми, чтобы доказать нечто бессмысленное, а потом злишься, что никто не замечает и не восхваляет твоей жертвенности. Целые поколения юношей Олимпии сгинули, пока ты потакал своим капризам, снова и снова восстанавливая численность легиона. Ты правил издалека и не видел пустых школ, страдающих матерей, вдов.

— Мой брат Кёрз поступил хуже, — ответил Пертурабо. — Я пришел все исправить, а не уничтожить, как он. Изменники будут наказаны, но затем я восстановлю Олимпию.

— Ты сравниваешь себя с худшим из братьев, чтобы оправдать свои чудовищные преступления, — произнесла Каллифона. — Послушай себя! Чтобы «все исправить», тебе следовало покончить с рекрутированием и милосердно внять жалобам народа, а не устраивать эту… бойню! Брат, ты перебил пришедших к тебе послов. В тот момент ты проиграл. Потерял все. Когда-то у нас был хороший мир: воинственный и несправедливый, но не лишенный красоты и благородства. Ты уничтожил все это — зачем, брат?

— Теперь у меня есть другие, настоящие братья. Ты мне чужая.

Каллифона заплакала. Слезы оставляли дорожки в пыли, покрывавшей ее лицо.

— И они заботятся о тебе так же, как твоя здешняя семья? — спросила она.

— Даммекосу я всегда был безразличен.

— Конечно, он всего-то принял тебя в свой дом и вырастил как родного сына.

— Обдуманный риск. Тиран использовал меня в собственных целях.

— Он постоянно старался поладить с тобой! — огрызнулась старуха. — Ты не только эгоистичен, но и слеп. Все время думаешь о себе, о своей гениальности и уникальности! — Уже тихим голосом Каллифона добавила: — Ты был небезразличен мне.

— И что с того? — сухо отозвался примарх. — Что хорошего принесла мне привязанность смертных?

— Ты всегда ставил себя выше окружающих.

— Потому что я выше их, — прямо сказал Пертурабо. — Посмотри на меня, сестрица. Я сотворен Императором всего человечества, я — один из двадцати сынов, созданных им для завоевания Галактики. Ты одряхлела, а я по-прежнему молод. Разумеется, я превосхожу тебя.

Каллифона вскинула руку и отвернулась.

— Что произошло с человеком, которого я знала? Юношей, желавшим прекратить войны? Мальчиком, рисовавшим чудесные здания?

— Они никому не нужны, — сказал примарх. — Император дает мне самые неблагодарные задания. Моим бойцам поручают тяжелейшие миссии, бросают их против худших кошмаров. Мы разделены, наши таланты игнорируют, нашу мощь тратят на дробление камня. Отец не обращает на меня внимания. Моих людей не ценят. Наши триумфы не воспевают. Братья насмехаются надо мной, пока мои воины истекают кровью. Всем плевать.

— Неужели? — бросила старуха. — Позволь, брат, я выдвину иную гипотезу, а ты проанализируешь ее своим чудесным умом. Вот моя версия твоей истории: Император всего человечества, прибыв сюда, обнаружил сына, которого высоко оценил. Увидел в тебе несокрушимую волю и непоколебимую решимость. Понял, что ты никогда не сдашься, преодолеешь любую трудность и будешь одинаково достойно сражаться как в славных, так и утомительно затяжных битвах. Разглядев в тебе такие качества, твой отец решил, что ты будешь выполнять трудные поручения. Не потому, что ты безразличен ему, а как раз наоборот — ведь никто, кроме тебя, не справился бы с ними.