Майк Ли - Нагаш бессмертный

Алкадиззар ответил не сразу, поскольку не видел в сдаче гарнизона никакого смысла. Он лихорадочно думал, пытаясь угадать намерения капитана. Зачем покидать прекрасно защищенную крепость, когда нужно лишь подождать несколько часов? Если это ловушка, то он был не способен ее разгадать. Наконец принц распростер руки в стороны.

– Хорошо, – сказал Алкадиззар. – Передай своему капитану, что мы согласны. Если вы оставите свое оружие и доспехи внутри цитадели, то можете спокойно уходить. Клянусь честью, мы не причиним вам вреда.

Некоторое время лейтенант нерешительно разглядывал Алкадиззара, а потом быстро кивнул и поспешил обратно в крепость.

Алкадиззар подождал, все еще не совсем доверяя услышанному. Но через несколько минут ворота крепости со скрипом поползли вверх. Когда они открылись полностью, ламийские воины вышли на ночной воздух, облаченные только в нижние туники и штаны. Они прошли мимо принца, понурив головы, и направились к внешним воротам.

В течение следующих нескольких минут около ста пятидесяти ламийских солдат вышли из крепости – почти вдвое больше, чем привел с собой Фаир. Последним вышел капитан, высокий темноволосый аристократ, чье красивое лицо хмуро кривилось. Он остановился перед Алкадиззаром и отрывисто поклонился ему.

– Ты предводитель разбойников? – спросил он.

Алкадиззар покачал головой:

– Я служу Фаиру аль-Хасиму Великому, вождю племени бани-аль-Хасим.

– Моим людям ничего не угрожает?

– Я ведь уже дал тебе свое слово, капитан Нереш.

В ответ ламиец что-то буркнул, будто не доверяя словам принца.

Тогда позволь мне поблагодарить тебя, – нехотя сказал он.

Нереш уже направился дальше, но любопытство Алкадиззара взяло верх. Он остановил капитана прикосновением руки:

– Один вопрос, капитан.

– Слушаю, – повернулся к нему ламиец.

– Почему вы сдались? – спросил принц. – Вы ведь наверняка знали, что мы не смогли бы взять цитадель без огромных потерь.

Лицо Нереша стало еще более хмурым.

– Конечно, – ответил он. – Но дело не в этом. В конце концов вы бы сломали ворота, и внутри началась бы кровавая бойня.

– Я не сомневаюсь в твоей отваге, капитан, – сказал Алкадиззар, – и именно это меня так запутало.

Нереш вздохнул:

– Вероятно, мы сумели бы удержать крепость. Или не сумели. С уверенностью можно сказать лишь, что многие из моих людей погибли бы, а это тяжкое преступление.

Алкадиззар нахмурился.

– Разве преступление – защищать честь своего города? – спросил он.

Капитан уставился на Алкадиззара с непонятным выражением лица.

– Именно это я уже давно спрашиваю у себя, – сказал он и пошел прочь.

Алкадиззар смотрел, как уходил капитан. Сорок лет назад такой ответ от одного из аристократов города казался бы невозможным. Неужели дух горожан Ламии действительно так сильно пал?

Принц последовал за капитаном, обдумывая его слова, и вдруг увидел, что Фаир все еще стоит у внешних ворот, разговаривая с каким-то разбойником, который был весь в пыли. Алкадиззар не сразу понял, что этот человек одет во все черное.

– Многое изменилось, – сказал Алкадиззар Фаиру, когда вождь повернулся к нему.

– Да, это так, – мрачно согласился Фаир. – Нам пора ехать. Дочь Песков умерла.

Согласно обычаям, племена никогда не встречались в одном и том же месте два раза подряд. В этот раз в своей последней воле Сулейма велела племенам собраться далеко на северо-западе, на самом краю Золотой долины. Там распростерлась дикая местность, на которую не ступали ни ламийцы, ни другие народы, а посреди девственных лесов в центре густых зарослей находился источник. Пустынной коннице нелегко было добраться туда, но племена упрямо шли вперед, чтобы почтить умершую Сулейму.

Теперь в рядах бани-аль-Хасим насчитывалось четыреста воинов, которые родились от множества выгодных браков с другими племенами или присоединились к ним за эти годы. Оказавшись так далеко от Ламии, все ехали при полном параде. Шелковые штандарты шелестели на холодном ветру, дувшем с гор, а одежды воинов красиво сверкали под солнечными лучами. Золото и серебро звенело в их ушах, на шеях и руках, на бляхах широких кожаных ремней и ножнах мечей.

Палатки воздвигались в торжественной тишине. Мужчины не прикасались ни к вину, ни к чанури из уважения к умершей и не испытывали судьбу азартными играми. В полдень вожди собрались вместе и предложили подарки своему вечно голодному богу: кровь жеребцов, золотые и серебряные монеты, железные мечи ламийцев и многое другое. Затем они отправились в лес, чтобы собрать дерево для погребального костра.

В лагере женщины пекли хлеб, смешанный с пеплом, для церемониального ужина на закате. Детей и подростков оставили присматривать за лошадьми на краю леса в нескольких лигах от лагеря, поэтому палаточный городок казался тихим. Мужчины держались ближе к своим палаткам, отдыхая после долгой ночи пути и в ожидании похоронных обрядов.

Алкадиззар провел весь день в одиночестве в своей палатке, размышляя о набеге на крепость. Все племена обсуждали эту новость, завидуя богатым трофеям, которые заполучили бани-аль-Хасим, – не только оружие и броня, но и сильные лошади и полный сундук монет, который хранился в крепости. Он не сомневался, что некоторые племена захотят и сами напасть на другие форты, чтобы тоже захватить множество трофеев. Принц полагал, что первые нападения могут оказаться успешными, даже если ламийцев уже предупредили об этой опасности. Но сильнее его интересовала реакция жителей города. Если почти половина их гарнизонов окажется в огне, придется как-то отреагировать – либо огромной военной кампанией против племен, чтобы изгнать их с равнины, либо усиленным укреплением городских стен. Планируя этот набег, Алкадиззар склонялся к первому варианту. Но после разговора с капитаном Нерешем он больше верил во второй.

Год за годом мало-помалу Ламия постепенно становилась все более изолированной. Караваны гораздо реже приходили в город, а иммиграция из таких бедных городов, как Махрак и Ливара, совсем прекратилась. И хотя Ламия по-прежнему сохраняла свое превосходство в Неехаре благодаря финансовому влиянию – а также, как он подозревал, потому, что Неферата затмила разум посланцев других городов, – ее позиции медленно ослаблялись. Как рассказывали люди, оставшиеся в городе, в нем царила атмосфера ужаса. Смерти и похищения стали привычной частью жизни, городская стража не справлялась со своими обязанностями, даже храм Крови попал под подозрение, что казалось немыслимым лет двадцать назад. Но чем тревожнее становилось в городе, тем сильнее цари Ламии сжимали хватку на его шее. Ворота рьяно охранялись денно и нощно, и никто не мог войти или выйти без бумаг, подписанных одним из царских визирей. Даже приблизиться к городу по морю стало практически невозможно, потому что ламийцы без устали патрулировали берега и пристань.