Олесь Бердник - На огне святом сожжем разлуку

На второе лето родился у них сын. Случилось это теплой звездной ночи. Нежно пламенел в высоте Волосожар, полыхал огнистый пояс Лады, неслышно превращалась в темно-синюю дорогу дивокола мерцающая Колесница Перунова. Вышел счастливый отец на улицу из жилья, вынес на широких ладонях спеленанного сына, подняв над землей, растроганно сказал:

- Благодарю вас, Род и Лада! Зореслав родился! Зореслав! Слышите? Благословите и защитите!

Радовалась измученная мать, радовались соседи-верховинцы. А второго дня Речиславы не стало. Умерла она от незримого огня, который жег ей грудь. Остался Зореслав сиротой.

Рыдал безутешный Корень за женой по ночам, когда никто не видел слез, кормил сына молоком ягницы, грустно сидел целыми днями над могилой, чах от адской тоски.

- Сведется на нет мужчина, - вздыхали верховинцы. - Есть же другие женщины, и за такого перелесника пойдет всякая куда глаза глядят, а он сам отдал сердце покойной. Та ей же теперь хорошо на лугу солнечном, в краях Яр-дива! Почему же печалится Корень? Негоже это.

Зря! Уже никого не мог полюбить яровит. Глаза его обходили лучших женщин. Подкормил сынка, завернул его в дерюгу, сложил в переметные сумы немного харча, да и направился на восток, к Славуте. Следующей весной был уже на родном берегу. Но нет! Не узнал Корень знакомых мест. Там, где был поселок, зеленели непролазные чащи, на руинах рос чертополох и белена, в задымленных печах и покинутых землянках жилы дикие коты и длиннющие полозья-гады.

Зато Витич опять красовался на кручах славутинских - еще более богатый и более величественный чем когда-то. Посреди городища белела высокая, построенная из камня, башня, вокруг нее кругами раскинулись распрекрасные деревянные терема и хоромы, а дальше за торжищем, как и раньше, убежища ремесленников, кузницы, хаты, покрытые камышом, медовары. И еще узнал Корень о том, что в настоящее время яровиты имеют царя Горевея, что Витич - престольный град и что соседние полянские, да и некоторые древлянские племена дают дань царю, а в случае потребы - вооруженных дружинников.

Весьма опечалился Корень. Думал думу тяжелую. Думал, что будет иметь волю, вернувшись к краю родному, а здесь дураки яровиты на свою голову, на глум приобрели царя. «Чтобы и у нас было так, как в чужинских землях! Чтобы и нам было чем похвастаться перед людьми»!

Горько улыбался тем словам яровитов мудрый Корень. На своей спине изведал он славу царскую, княжескую или какую-то другую. Почувствовал он и властность хищных врагов, и безжалостность римскую, видел огромное количество люда из всех усюд - от края к краю белого света, и ни один мужчина добрым словом не вспоминал своего владыки - близкого или далекого.

Но есть, что есть.

Решил Корень поселиться в родных местах. Однако в Витиче жить не захотел. Выкопал землянку в яруге над Славутой, и в таких зарослях, чтобы никто и с огнем его не разыскал. Завел себе Корень ягнят, коз, переправлял летом отару на луга славутинские, нагуливал ее там, запасал на зиму сенца. А как выпадали снега, держал животных в теплой землянке-кошаре под горой.

На витицком торжище выменивал Корень на шерсть все, необходимое - пищу, одежду, ножи или плотничьи инструменты. Редко видели его люди в городище, а потому прозывали ведуном. Однако любили овцевода за нрав прямой, откровенный, за спокойствие непреложное, за правду.

Диким, уединенным рос и сын его Зореслав. От отца имел могучую стать, от матери - вытянутое лицо, русые кудри, большие карие глаза с длинными ресницами. Помогал парень отцу пасты ягнят, готовить на зиму топливо, косить сено на лугах. А иногда бросал все, шел на высокую кручу, днями ничего не ел, не пил, все смотрел в даль, печально прислушиваясь к гомону таинственного мира.

Летели в дивоколе аисты, и Зореслав стремился вслед за ними, и грезились ему таинственные края, змеи-драконы, о которых рассказывал отец Корень в сказках, дивные царевны, вольные победители-рыцари. Есть ли и в самом деле, то ли все вымышлено?

Скрытые в душе силы распирали парня, требовали проявления. Понимал то старый пастух, но ничего не мог сделать, молча смотрел, как сына притягивает к себе суетливый мир, который так жестоко глумится над теми искателями, которые неосмотрительно попадают в его ловушку. Однажды грустно спросил:

- Чего хочешь, сын? Куда тебя несет, куда порывает?

- Хочу пространства, - угрюмо ответил Зореслав.

- Неужели мало имеешь пространства? - удивился отец. - Имеешь прекрасные леса, имеешь луга славутинские, дивоколо над головой.

- Медведей в лесу - насмешливо подхватил сын - лягушек в болоте! Отче, вы мудры, вы добры! Но неужели я должен коротать век возле ягнят? Вы же рассказывали мне сказки, когда я был дитем, а там же герои идут в далекие края, чтобы добыть жар-птицу или живую воду. Или добывали они жар-птицу, сидя в землянке? Пойду в Витич, стану дружинником, увижу свет. Слышал я - царь Горевей готовит поход на юг, может, и я побываю в далеких краях. Пустите, отче!

- Ты помешался! - ухватился за голову отец. - Самому лезть в ловушку? Я столько мучился, пока вырвался из рук всяких владык, а ты сам суешь шею в аркан. О мой неумный сын, опомнись!

Зореслав гневался, опять пропадал на любимой круче, смотрел на славутинский плес, на игривые тучки в высоте, что сказочными челноками плыли без преград в таинственные края. Иногда на волнах реки появлялись красочные паруса чужинских гостей, под ними, на лодках, чернели фигуры настороженных воинов, блестели мечи и кольчуги, слышались протяжные песни.

Парень завистливым глазом смотрел им вслед и твердо решал в сердце своему, что ни одна сила не удержит его в родительском жилище. Ни одна сила в целом мире!

Сызвека жил род Горевея в ирпенских непролазных лесах. Вокруг - болота, бочаги, медвежьи дебри и дикие древлянские племена. В родительском роду было около сотни душ. Много из них становились воинами, ремесленниками, ведунами. И только одиночные дети жилы обособленно, не прикладывая рук к ремесленничеству или охоте. Единственное - боевые игрища: соревнование на мечах или стрельба из лука. Передавалось исконное завещание от отца к сыну, что род Горевея древнейший, царский и ведется он от самого Стрибога. Надлежит ему когда-то владеть землями и народами. То слово было нерушимое, его знал каждый сын, и всяк готовился к такой предивной судьбе.

Однако завещание завещанием, а жизнь текла себе в лесной пуще понурой и дикой. Близлежащие древляне неохотно платили дань, надо было ежегодно летом вооружать из полсотни всадников, с шумом и угрозами наскакивать на соседние поселения, забирать в лесных охотников меха, воск, мед или полотна у их женщин, таким образом утверждая исконное царское достоинство рода. Наловчился тем молодой Горевей, и все же таки не удовлетворялся теми мизерными достижениями. Сказания отца-матери о бывшей славе рода разъедали его воображение, тревожили душу, звали к действию.