Олесь Бердник - На огне святом сожжем разлуку

- Что вы?! - сплеснула в ладони Мирося, ужаснувшись - Такое страшное говорите! Разве такое бывает?

- Бывает! - вздохнул Боян. - Был я дружинником, резался в страшной сече. Всего насмотрелся. Меня с побратимом старшим захватили враги да поиздевались. Глаза мне выжгли, а тогда пустили вниз за водой в лодке на глум, на муку. Хотел я на себя руки наложить, и спас меня древний Боян. Выходил меня, просветил сердце. И понял я, что не я один в мире несчастный. Море муки над миром катится. Я слеп глазами, а те слепы сердцем. Это куда страшнее, сынок.

- Слепые на сердце? Кто же то?

- А хотя бы и владыки, цари. Бьются, умножают сокровища, земли заграбастывают, а зачем? Какой в этом толк? Голый приходишь в этот мир - голый уйдешь из него. Кому же оставишь кучу того хлама, ради которого море крови пролил? Вот настоящие слепцы! А мне этого не нужно: вольный, как птица! Хожу лесами, полями, людей увеселяю или огорчаю. А как звать тебя?

- Мирославом зовут.

- Хорошее имя - похвалил Боян - Есть хочешь?

- Да нет, я сыт.

- Ври больше. Когда это сирота сытым бывает? Вот пирожок с маком, бери, очень вкусно.

- Действительно, вкусно - похвалила Мирося, куснув пирожок - никогда такого не ел.

- На здоровье. Но тсс… кажется мне, уже близко войско. Видишь ли ты, кто там?

- То наше, витицкое - взволнованно говорила Мирося - дружинники готовятся в лаву.

- Готовятся - объяснил Боян - Враг, вероятно, близко. Кто-то скачет на коне - слышу. Не к могиле ли?

- Эге! - затревожилась девушка - Сам царь Горевей.

- Еще его здесь недоставало, - буркнул Боян. - Чего ему?

- Вы же, деда, как спросит обо мне, скажите, что я поводырь, - попросила Мирося, прячась за каменным болваном.

- Скажу, скажу. Кому ты нужен?

Вороной конь Горевея вытаптывал копытами степной ковыль, за ним с бряцаньем и шумом скакали советники и воеводы, еще немного дальше двигалась лава дружинников. А от севера доносился зловещий гомон, там над тучами желто-пепельной пыли реяли стяги, покачивались копья. Витицкие воины сходились громадным полукругом, поглядывали на тревожный горизонт, громко переговаривались.

Царь заметив фигуры на могиле, круто вздыбил коня.

- Эгей! Ты кто такой, парень?

- Поводырь - придушенным голосом ответила Мирося, выглядя из-за каменного болвана.

- Кого водишь?

- Бояна слепого.

- Бояна? - удивился царь. - Это добрый знак, что он в такую пору появился. Пусть идет сюда.

- Царь велит, чтобы шли к нему - шепнула Мирося певцу.

- Не пойду, - зевнул Боян.

- Ну, что там такое? - нетерпеливо звал царь, поплескивая ладонью по шее коня. - Почему не идет Боян?

- Гордый - едко заметил советник Печерун, и его черные глаза вспыхнули мстительным огнем. - Слышал я его песни, все о воле поет.

- Он не хочет - пропищала Мирося.

- Разве не ведает, что я царь? - громыхнул Горевей.

- Мне без разницы кто ты - отозвался Боян, прислушиваясь к бряцанью оружия. - Не бывало такого, царь, в Славянщине, чтобы песня к царю шла. Цари к песне идут - так бывало. Поэтому выбирай!

- Ишь, гордыня которая! - вскипел царь. - На моей земле сидит, да еще и калякает казна что!

Раздраженный язык Горевея перебил боевой клич, который катился над степью, тревожный гомон: «Враг! Враг»!

Царь ринулся к коню, вскакивая в седло, крикнул издалека певцу:

- Твое счастье - битва начинается. Мы еще не закончили разговора. Убежишь - на дне моря найду!

- Бояны не убегают, - пошутил Боян.

- Воспоешь мою победу - прощу! – кинул Горевей уже на скаку.

Мирося выдвинулась из-за камня, схватила Бояна за руку.

- Ой-ей! У меня едва душа в пяти не убежала. Как же вы посмели так с ним разговаривать?

- А как?

- Остро.

- Как умею, хлопче. Песня выше всех владык. Цари умирают, а песня живет себе да живет. Помни о том, Мирослав. Сядем вот здесь, будешь мне повествовать, что там делается на поле кровавом.

Два ряда воинов сближались, над ними кружила туча черных птиц, над степью дрожало горячее марево. Солнце беспощадно жгло, в небе тревожно скоплялась грозовая просинь, казалось, что где-то там, в высоте, Перун натягивает громадный лук виднокола, чтобы метнуть на землю громовую стрелу битвы.

Услышав о приближении чужого войска, Корень не убегал под защиту витицких стен. Вместе с сыном загонял ягнят на плот, переправлял на левый берег, прятал в кошару, что издавна имел в славутинских плавнях. Покончив с тем делом, отец с сыном переплыли к землянке, чтобы взять с собой еще некоторые припасы, и вот здесь Зореслав забунтовал. Возвращаться на левобережье решительное отказался. Сказал, что не хочет быть часовым около ягнят и коз, что ему уже надоела пастушья палка-герлыга и разве стоило ради такого прозябания появляться в этом мире?

- Сердце мое горит! - со слезами на глазах сказал парень. - Как мне хочется быть с рыцарями.

- Глуп ты, аж кручен! - буркнул Корень. - Разве то рыцари? Бьются, а спроси: для кого, за кого? Чтобы Горевею сладко жилось!

- Они для славы бьются! - пылко сказал Зореслав, и глаза у него искристо замерцали. - Неужели вы, отче, не хотели воинской славы?

- Пустое мелешь - махнул рукой Корень, собирая в сумку всякую утварь. - Разная слава бывает. Одна неслышная - и вечная, добрая. А другая - стыдобище. Тоже славой ее люди зовут. Не дай боже, чтобы такая слава о тебе, сынок, шла. Хочется царю чужие земли воевать, а врагам - того же пожелалось, - вот и льют кровь людей невинных. Чего им надо? Есть или пить не хватает, али ходят в рванье?

- Но разве, отче, лишь питье и пища человеку нужны? Битвы, походы, песня! Это же как дыхание для души!

- Пой, если охота - рассудительно ответил Корень, неся мешок на плече - Степь широкая, горы славутинские слушают тебя. Жаворонок поет - пой и ты. Пошли, пора!

Они шли по едва заметной тропке, которая вела от землянки сквозь терновые заросли к реке. Внезапно Зореслав решительно остановился и сказал:

- Все учите меня, учите! А что мне с того? Пой, как жаворонок, говорите вы. Жаворонок имеет свое гнездо, жайвориху, птенцов, необъятное дивоколо. А я?

- Что, сынок? - уставший отозвался Корень, уже понимая, к чему гнет Зореслав.

- А я - словно сыч в дупле. Сердце бьется - для кого? Сила играет в руках - зачем? Песня звучит в груди - кому ее запоешь? Ветер понесет ее вдаль, да и пропадет она. Не держите меня, я иду!

Зореслав круто вернулся и почти бегом направился вверх, между зарослями вековых дубов и берез.

- Подожди! - звал отец, рвавшись за ним - Куда, дурак!

- К Вороньему полю! Туда, где наши воины бьются. Не могу сидеть в болоте в такую пору, поймите меня! Хоть гляну издалека, из могилы - на душе станет легче.

Корень промолчал, догнал сына и, трудно вздыхая, шагал сзади. А когда выбрались к могиле и начали выходить на нее, виновато сказал: