Стивен Эриксон - Врата Мертвого Дома

на вершине мира

и взирала на древний флот —

корабли из костей, паруса из блёклых

волос, несутся по волнам

туда, где воды уходят

в песок, что однажды

станет пустыней.

Неизвестный автор. Священная пустыня

Несколько белых диких коз выстроились в ряд на вершине теля, известного под названием Самон, их силуэты чётко выделялись на фоне поразительно голубого неба. Будто высеченные из мрамора боги-животные, они смотрели, как огромная колонна движется по извилистому пути в долине, поднимая тучу пыли. Коз было ровно семь — это предзнаменование не упустил Дукер, который скакал на южном фланге вместе с разъездом всадников клана Дурного Пса.

В девяти сотнях шагов позади историка маршировали пять рот Седьмой, чуть меньше тысячи солдат, и на таком же расстоянии за ними скакал другой разъезд в двести пятьдесят виканцев. Эти три подразделения составляли южную защитную группу для теперь уже почти пятидесяти тысяч беженцев, а также стад скота, которые составляли основную колонну. С севера её прикрывал такой же отряд. По краям колонны растянулись сохранившие верность Империи хиссарские пехотинцы и морпехи — они шли бок о бок с беспомощными гражданскими.

Арьергард из тысячи виканцев от каждого клана двигался в густом облаке пыли почти в двух третях лиги от Дукера. Несмотря на то что всадники разделились на маленькие отряды по дюжине человек и меньше, задача перед ними стояла невыполнимая. Титтанские воины неустанно теребили хвост колонны, заставляли виканцев, не прекращая отступления, ввязываться в бесчисленные стычки. Хвост колонны Колтейна представлял собой кровоточащую рану, которой не давали затянуться.

В авангарде двигались остатки средневооружённой кавалерии Седьмой армии — всего около двух сотен всадников. Перед ними ехала малазанская знать в каретах и фургонах, прикрытая по бокам десятью ротами пехоты Седьмой. Ещё около тысячи солдат Седьмой — способные самостоятельно идти раненые — служили аристократам собственным авангардом, а перед ними катились повозки с лекарями и тяжелоранеными. Впереди всей колонны скакал Колтейн с тысячей всадников своего Вороньего клана.

Но беженцев было слишком много, а боеспособных воинов — слишком мало, и несмотря на все усилия малазанцев, отлично скоординированные отряды Камиста Релоя, словно гадюки, постоянно жалили колонну со всех сторон. В армии Релоя выдвинулся новый командир, безымянный военный вождь титтанцев, которому и было поручено ни днём ни ночью не давать покоя силам Колтейна. Колонна с трудом продвигалась на запад — окровавленной, раненой змеёй, которая всё никак не хотела умирать, — и этот воин теперь представлял для Кулака самую серьёзную угрозу.

Неспешная, хорошо рассчитанная бойня. С нами просто играют. Бесконечная пыль забилась историку в горло, так что даже сглатывать было невыносимо больно. Воды оставалось критически мало, от жажды воспоминания о реке Секале стали почти желанными. Каждую ночь забивали всё больше голов скота, овец, свиней и коз, животных избавляли от мучений, затем разделывали и бросали в огромные котлы, где варилась овсяная каша с мясом и костным мозгом, которая теперь стала главным блюдом в рационе всех малазанцев. Каждую ночь лагерь превращался в скотобойню, оглашался криками умирающих животных, в воздухе вились тучи ризанов и накидочников. Этот чудовищный, еженощный рёв держал нервы Дукера натянутыми до предела — и в этом историк был не одинок. Безумие шло за всеми по пятам днём и ночью, неотступно, как Камист Релой со своей огромной армией.

Капрал Лист в подавленном молчании ехал рядом с историком. Он ссутулился, упёрся подбородком в грудь. Юноша словно состарился на глазах Дукера.

Мир как будто сжался. А мы ковыляем по его краям — видимым и невидимым. Истощены, но не сдаёмся. Потеряли счёт времени. Лишь бесконечное движение, которое прерывает только его отсутствие — потрясение отдыха, невероятный звук рогов, знаменующих конец дневного перехода. И пока пыль не уляжется, никто не шелохнётся. Не верит, что миновал новый день, а мы всё ещё живы.

Ночами Дукер бродил по лагерю беженцев, хаотическому лабиринту палаток, навесов и крытых фургонов, вглядываясь во всё с извращённым равнодушием. Историк, теперь — свидетель, наблюдатель, обманутый иллюзорной верой в то, что сам он выживет. Проживёт хотя бы столько, чтобы успеть записать всё на пергамент в слабой надежде на то, что истина — достойное сохранения сокровище. Что рассказанное станет уроком, который услышат. В слабой надежде? Нет, это откровенная ложь, безумный бред худшего толка. Уроки истории никого ничему не учат.

Дети умирали. Дукер присел, положив руку на плечо матери, и вместе с ней смотрел, как жизнь медленно покидает младенца у неё на руках. Словно пламя масляного светильника, становится всё более и более тусклым, вспыхивает и гаснет. В тот миг, когда борьба за жизнь уже проиграна, маленькое сердечко замедляется от этого осознания, а затем замирает в немом удивлении. И больше уже не бьётся. Затем боль наполняет обширные пещеры в душах живых, уничтожая всё, чего касается, яростью, гневом на такую несправедливость.

Что можно противопоставить слезам матери? Он пошёл дальше. Неприкаянный, вымазанный грязью, потом и кровью, он стал чем-то вроде призрака, добровольным парией. Вопреки прямому приказу Дукер перестал ходить на еженощные сборы у Колтейна. В сопровождении верного Листа днём он скакал с виканцами на флангах и в арьергарде, шагал с солдатами Седьмой, с хиссарской стражей, морпехами, сапёрами, аристократами и грязнокровками — так начали себя называть беженцы низкого происхождения.

Говорил Дукер мало, все уже так привыкли к его присутствию, что могли при нём не испытывать неловкости. Какие бы лишения они ни пережили, у людей всегда оставались силы на то, чтобы высказать своё мнение.

Колтейн — на самом деле демон, такую злую шутку сыграла над нами Ласиин. Да нет, он в сговоре с Камистом Релоем и Ша’ик, всё это восстание — маскарад, ибо Худ явился, чтобы объять все земли смертных. Мы склонились перед Господом Черепов, а взамен за всю пролитую кровь Колтейн, Ша’ик и Ласиин взойдут, дабы встать одесную Владыки Худа.

Худ является нам в полёте накидочников — открывает лицо своё вновь и вновь, каждый закат приветствует голодной усмешкой на темнеющем небе.

Виканцы заключили договор с духами земли. И эту землю нам предстоит удобрить своими телами…

Это ты не туда загнул, дружок. Мы-то — всего лишь добыча для богини Вихря. Через нас всему миру преподан урок.

А на Совете знати едят детей.

Это откуда известно?