Стивен Эриксон - Врата Мертвого Дома

Тоблакай выглядел исхудавшим. Приступы яростного нетерпения покинули его, и Леоман был этому рад, хоть и понимал, что виной тому недостаток сил. «Ждём, пока Худ не придёт, чтобы забрать нас», — прошептал варвар несколько дней назад, когда Вихрь взвился с новой яростью.

Леоману нечего было ответить на это. Его вера рушилась. Укрытый тканью труп Ша’ик по-прежнему лежал между обтёсанными ветром каменными столбами. Он ссохся. Парусиновый саван истрепался под бесконечным, жестоким ветром. В прорехи выпирали сухие выступы её суставов. Волосы, которые продолжали расти ещё несколько недель, выбились и неустанно метались на ветру.

Но всё изменилось. Богиня Вихря задержала своё бессмертное дыхание. Пески пустыни, которые сорвались со своих каменных костей, отказывались оседать на землю.

Тоблакай увидел в этом смерть Вихря. Убийство Ша’ик вызвало длительную вспышку ярости, побеждённая богиня бесновалась в бессильном гневе. И хотя восстание продолжало разворачивать свой кровавый плащ над Семью Городами, сердце его умерло. Армии Апокалипсиса превратились в конвульсивно дёргающиеся конечности трупа.

Леоман, которого терзали рождённые голодом лихорадочные видения, тоже начал склоняться к этой мысли.

Однако…

— Эта трапеза, — проговорил тоблакай, — даст нам необходимые силы, Леоман.

Необходимые, чтобы уйти. А куда нам идти? В оазис в центре Рараку, где до сих пор ждёт армия мёртвой провидицы? Неужели мы — избранные вестники трагического поражения? Или мы бросим их? Уйдём в Пан’потсун, затем в Эрлитан, скроемся неузнанными?

Воин обернулся. Его взгляд пробежал по земле и остановился на Книге Дриджны, которая ждала, не тронутая Вихрем, неприступная даже для песка, который пробивался всюду. Сила живёт. Неугасимая. Когда я смотрю на эту книгу, я знаю, что не могу уйти…

«Клинки в руках и в мудрости безрукой. Юная, но старая, одна жизнь целая, другая — неполная: она восстанет…» Остались ли в этих словах скрытые истины? Неужели воображение — упрямое желание — предало его?

Тоблакай присел рядом с мёртвыми ящерицами, перевернул первую на спину и приставил кончик ножа к брюху.

— Я пойду на запад, — сказал он. — В Ягг-одан…

Леоман обернулся. В Ягг-одан, чтобы встретиться лицом к лицу с другими великанами. С самими яггами. Треллями. Другими дикарями. В тамошней глуши парень будет чувствовать себя как дома.

— Дело ещё не кончено, — произнёс воин.

Тоблакай оскалился, его пальцы вошли в разрез на брюхе ящерицы и вынырнули с комком липких внутренностей.

— Это самка. Говорят, икра помогает от лихорадки, верно?

— Я не брежу.

Великан промолчал, но Леоман заметил, как напряглись его плечи. Тоблакай принял решение.

— Забирай то, что осталось от твоей добычи, — сказал воин. — Тебе она понадобится больше, чем мне.

— Ты шутишь, Леоман. Ты себя не видишь со стороны, как вижу я. Одни кожа да кости. Ты собственные мускулы пожрал. Когда смотрю на тебя, вижу под кожей череп.

— Тем не менее я в здравом уме.

Тоблакай хмыкнул.

— Здоровый человек этого бы не сказал так уверенно. Не в этом ли тайное откровение Рараку? «Безумие — это лишь состояние сознания».

— «Речи шута» — подходящее название, — еле слышно пробормотал Леоман. Горячий неподвижный воздух наливался напряжением. Воин почувствовал, как его сердце забилось чаще, сильнее.

Тоблакай выпрямился, его огромные руки были измазаны кровью.

Оба медленно повернулись к древним каменным воротам. Чёрные волосы, выбившиеся из-под савана, вздрогнули, кончики затрепетали. Висевшая в воздухе пыль начала вихриться за столбами. В воронке поблёскивали искры, словно самоцветы на охряном плаще.

— Что? — спросил тоблакай.

Леоман взглянул на Святую книгу. Кожаный переплёт блестел, будто покрылся потом. Воин сделал шаг к воротам.

Из песчаной мглы появились две фигуры. Они шли бок о бок, обнявшись, спотыкаясь, но прямо к столбам — и трупу, лежавшему между ними.

«Клинки в руках и в мудрости безрукой…»

Старик. И молодая женщина. Сердце бешено заколотилось в груди Леомана, когда воин внимательнее присмотрелся к ней. Так похожи. Тёмная угроза льётся из неё. Боль, а из боли — ярость .

Позади послышался глухой удар и треск камня. Леоман обернулся и увидел, что тоблакай упал на колени, склонив голову перед приближавшимися призраками.

Женщина подняла голову, увидела сперва завёрнутый в саван труп Ша’ик, затем — Леомана и коленопреклонённого великана. Она остановилась, почти над самым телом, чёрные волосы парили, будто под силой статического заряда.

Младше. Но огонь внутри… прежний. О, моя вера…

Леоман опустился на одно колено.

— Ты возродилась, — сказал он.

В тихом смехе женщины прозвучал триумф.

— О да, — сказала она.

Женщина перехватила старика — голова его безвольно обвисла, одежда превратилась в лохмотья.

— Помогите мне с ним, — приказала она. — Только осторожно с его руками…

— Собачья цепь, — проворчал моряк голосом тёмным и тяжёлым, как воздух в трюме. — Такого проклятья злейшему врагу не пожелаешь. Сколько там, тридцать тысяч голодных беженцев? Сорок? И потом побитые аристократы среди них. Скоро в Колтейновых часах песочек закончится, помяни моё слово.

Калам пожал плечами в полумраке, продолжая ощупывать руками влажные доски. Назовёшь корабль «Затычкой», и течь начинается ещё до того, как поднимаешь якорь.

— Пока что он держится, — пробормотал убийца.

Моряк отвлёкся от сортировки груза.

— Ты только глянь, а? Три пятых трюма забили, а воду с припасами ещё даже не начали грузить. Корболо Дом подобрал Релоя и его армию — вместе сколько это выходит? Пятьдесят тысяч мечей всего? Шестьдесят? Предатель хорошо ухватится за эту цепь у Ватара. А ещё добавь все племена, что зашевелились на юге, и да хранит нас Беру, этому виканскому псу конец. — Моряк закряхтел, поднимая ещё один парусиновый тюк. — Тяжёлый, будто золото… и это не пустые слухи, я тебе скажу. Этот пузырь ворвани, который себя называет Первым Кулаком, держит нос по ветру — смотри, повсюду его печать. Гнусный червяк собрался сбежать с награбленным. Зачем ещё имперскому казначею подниматься к нам на борт? Да ещё и с двадцатью морпехами…