Стивен Эриксон - Врата Мертвого Дома

— Меня никто не дёргает за ниточки! — взорвалась Фелисин.

В ответ на это Леоман тихо рассмеялся.

— Если в этом заключается возрождение Ша’ик, можешь возвращаться к засушенному трупу у ворот и ждать ещё кого-нибудь.

— Став Ша’ик, ты не утратишь иллюзию независимости, — сказал Леоман, — если, конечно, она тебе нужна.

Нас только послушать. Темно — ни зги не видно. Мы все — только бесплотные голоса, которые схлестнулись в тщетном споре здесь, на сцене пустыни. Священная Рараку смеётся над нашей плотью, оставляет от нас лишь звуки, которые ведут войну с бесконечной тишиной .

Приблизились тихие шаги.

— Садись и поешь, — сказал Леоман.

Что-то упало на землю рядом с Фелисин. Её окатило запахом сырого мяса.

— Медведь с белой шерстью, — пророкотал тоблакай. — На миг показалось, что я вернулся домой, в Лейдерон. Мы таких зверей зовём нэтаурами. Но мы бились на песке и камне, а не на снегу и льду. Я принёс его шкуру, и голову, и когти, потому что этот зверь был вдвое больше всякого, какого я только видел прежде.

— Ох, жду не дождусь рассвета, — сказал Геборик.

— Следующий рассвет — последний перед оазисом, — сказал огромный дикарь, обращаясь к Леоману. — Она должна пройти обряд.

Наступила тишина.

Геборик откашлялся.

— Фелисин…

— Четыре голоса, — прошептала она. — Ни кости, ни плоти, лишь слабые звуки, что претендуют на самость. Четыре точки зрения. Тоблакай — чистая вера, но однажды он её всю утратит…

— Началось, — пробормотал Леоман.

— И Геборик, отмеченный жрец без веры, который однажды вновь обретёт её. Леоман, лучший из лучших обманщик, который смотрит на мир глазами более циничными, чем сам Геборик в приличествующей ему слепоте, но всегда ищет во тьме… надежду. И наконец — Фелисин. Кто же эта женщина в ризах ребёнка? Наслаждения плоти, лишённые наслаждения. Личности, отданные одна за другой. Потребность в доброте, которая стоит за каждым её злым словом. Она ни во что не верит. Тигель, выжженный начисто, пустой. У Геборика — руки невидимые, и ныне они держат истину и силу, которых он сам пока не чувствует. Руки Фелисин… ах, они хватались и касались, были гладкими, были грязными, но ничего не удержали. Жизнь течёт мимо них, словно призрак. Всё было не завершено, Леоман, пока мы с Гебориком не пришли к тебе. К тебе и твоему спутнику — трагическому ребёнку. Книгу, Леоман.

Она услышала, как воин открывает застёжки, услышала, как фолиант выскользнул из кожаного футляра.

— Открывай, — сказала она.

— Это ты должна её открыть — и ещё не рассвет! Обряд…

— Открывай.

— Ты…

— Где твоя вера, Леоман? Ты не понимаешь? Это испытание — не только для меня. Испытание — для каждого из нас. Здесь. Сейчас. Открой Книгу, Леоман.

Она услышала его тяжёлое дыхание, услышала, как оно замедлилось, услышала, как его сдержала несгибаемая воля. Кожаный переплёт тихо скрипнул.

— Что ты видишь, Леоман?

Он хмыкнул.

— Ничего, разумеется. Нет света, который бы позволил мне видеть.

— Посмотри ещё раз.

Она услышала, как Леоман и остальные ахнули. Золотистое сияние начало исходить от Книги Дриджны. Со всех сторон послышался сначала далёкий шёпот, затем рёв.

— Вихрь пробуждается — но не здесь, не в сердце Рараку. Книга, Леоман, что ты видишь?

Он протянул руку, коснулся первой страницы, перевернул её, затем следующую, и ещё одну.

— Это невозможно! Все страницы пусты!

— Ты видишь то, что видишь ты, Леоман. Закрой Книгу и передай её тоблакаю.

Великан придвинулся, присел, и его массивные, запятнанные кровью руки приняли Книгу. Он не колебался.

Тёплый свет омыл его лицо, когда тоблакай посмотрел на первую страницу. Она увидела, как слёзы набухли в его глазах и побежали по укрытым шрамами щекам.

— Такая красота, — прошептала она. — И красота заставляет тебя плакать. Знаешь, почему ты чувствуешь такое горе? Нет, ещё нет. Но однажды… Закрой Книгу, тоблакай.

— Геборик…

— Нет.

Кинжал Леомана скользнул из ножен, но его остановила рука Фелисин.

— Нет, — повторил бывший жрец. — Моя рука…

— Да, — сказала она. — Твоя рука .

— Нет.

— Тебя испытывали прежде, Геборик, и ты потерпел неудачу. О, какую неудачу! Ты боишься вновь не справиться…

— Не боюсь, Фелисин. — Голос Геборика звучал звонко, уверенно. — Этого — меньше всего. Я не желаю быть частью этого обряда, и я не рискну коснуться руками этой проклятой Книги.

— Какая разница, откроет он Книгу или нет? — прорычал тоблакай. — Он же слеп, как энкар’ал. Позволь мне убить его, Ша’ик Возрождённая. Пусть его кровь освятит обряд.

— Сделай это.

Движение тоблакая было молниеносным, деревянный меч размытым в воздухе пятном метнулся к голове Геборика. Если бы он попал в цель, череп старика раскололся бы на куски, которые разлетелись бы шагов на десять, если не больше. Но руки Геборика вдруг вспыхнули: одна — цветом высохшей крови, другая — звериным, щетинистым сиянием. Обе взмыли вверх, перехватили запястья великана — и остановили удар. Деревянный меч вылетел из рук тоблакая и исчез во тьме за пределами бледного света Книги.

Великан застонал от боли.

Геборик отпустил запястья тоблакая, схватил великана за горло и за пояс, а затем, одним движением, швырнул его в темноту. Послышался глухой удар, и глинистая почва вздрогнула у них под ногами.

Геборик, пошатываясь, вернулся, его лицо перекосилось от потрясения, а обвивающее руки сияние ярости мигнуло и померкло.

— Сейчас мы видели их, — сказала ему Фелисин. — Твои руки. Ты не был оставлен, Геборик, что бы там ни думали жрецы, когда делали то, что сделали. Тебя просто готовили .

Старик упал на колени.

— И так возрождается вера человека. Знай: Фэнер никогда бы не рискнул вложиться только в тебя одного, Геборик Лёгкая Рука. Думай об этом — и будь покоен…

Где-то в темноте застонал тоблакай. Фелисин поднялась на ноги.

— Теперь отдай мне Книгу, Леоман. Пока не придёт рассвет.

Фелисин снова отдаётся. Пересотворяется. Возрождается. В последний ли раз? О нет, наверняка нет.

Когда до рассвета оставался ещё час, Икарий привёл остальных к грани Пути. Прикрепляя приклад арбалета к поясу, Скрипач передал фонарь Крокусу, а затем взглянул на Маппо. Трелль пожал плечами.

— Барьер глухой — не видно ничего, что лежит по ту сторону.

— Они и не подозревают, что будет, — прошептал Искарал Прыщ. — Вечное сияние боли, но стану ли я тратить слова, чтоб попытаться их подготовить? Нет, нет и нет. Слова слишком драгоценны, чтобы тратить их зря. Потому — моё скромное молчание будет сопровождать все колебания их недвижного невежества.

Скрипач сделал недвусмысленный жест арбалетом.

— Ты идёшь первым, Прыщ.