Р. Скотт Бэккер - Око Судии

Враку.

Источник, из которого неслась ледяная песнь ветра.

Вместе со светом вернулась и способность рассуждать.

На дракона лишних слов не тратили, хотя случайные взгляды то и дело притягивались к изъеденным тлением костям. О погибших друзьях не говорили. Как и положено скальперам, суровым людям, ведущим суровую жизнь. Они давно уже привыкли, что кого-то среди них недостает — Киампаса, Оксворы, многих других. Единственным неизменным их другом оставался погребальный костер.

Вместо пустых разговоров готовились и строили планы.

Как-то получилось, что верховодить стали Галиан и Ксонгис. Мрачная необходимость переписала всю субординацию, как это часто бывает после больших трагедий. Сидя на камне, Капитан только наблюдал и слушал, короткими кивками изъявляя согласие. Сарл безучастно привалился к исчерченной надписями стене, молчал и ничего не делал, то и дело дотрагиваясь до шрама на щеке.

Отличительный знак «нытика».

Мимара ухаживала за Ахкеймионом, а Клирик врачевал Покваса и других при помощи своего причудливого целительского искусства. Нечеловек выдал каждому по крохотной щепотке черного порошка, лечебных спор, который доставал из своей кожаной сумки. Квирри — так он его назвал. По его утверждению, порошок восстанавливал силы, а также помогал справиться с нехваткой пищи и воды. Клирик даже велел им всыпать по чуть-чуть порошка в рот обоих лежавших без сознания.

На вкус порошок был как земля с медом.

Каждый раз, когда Мимара глядела на нечеловека, глаза туманила непонятная робость. Воспоминание о недавно явленной им силе витало вокруг него, как аура, как свидетельство пугающей инаковости. Он казался тяжелее, много жестче, чем окружающие его люди. Мимаре вспомнилось, каким она видела Келлхуса на Андиаминских Высотах: было чувство, что она смотрела на некую неведомую сущность, которая затмевала взгляд, вырастала, ширилась, уходя за пределы зрения, смыкая позади нее объятия…

Позади и вокруг нее.

Мимара вдруг поняла, что повторяет опасения, которые прежде высказывал Ахкеймион. Как бы он истолковал то, что видела она? Это как раз понятно. Как и аспект-император, этот Инкариол, или как там его настоящее имя, принадлежит одной из главных сил мира. Ишроям из прежних времен.

Она до сих пор как наяву видела тот миг, когда он в одиночку прыгнул в гущу завывающих шранков и воспарил, светясь, над жарким озером огня. Эти воспоминания, вкупе с героизмом легенд Верхних пещер и ощущением злобы, въевшейся в камень этой залы, лишь укрепляли ее подозрения, что для нелюдей люди мало отличались от животных, представляли для них некую разновидность шранков, надругательство над их собственным божественным обликом.

Слюной, сколько удавалось собрать, она принялась тщательно счищать соляные корки на скуле колдуна. Белые пятнышки не просто покрывали кожу, а срослись с ней, с каждой родинкой, с каждой порой, только морщинились и выступали над поверхностью, от того что плоть под ними была воспалена. Раны в прямом смысле оказались поверхностными и явно не угрожали жизни. После происшествия на лестнице Мимару больше тревожил его разум, хотя Клирик и уверял ее, что волшебник быстро поправится, особенно когда квирри впитается в кровь.

— Только не надо так низко наклоняться, — сказал он, кивнув на Хору, по-прежнему спрятанную у нее за пазухой.

Устроив Ахкеймиона поудобнее, она села поодаль и достала Хору, влажно впечатавшуюся в ее грудь. Хотя Мимара уже начала привыкать к ее непонятному присутствию, держать ее в руке было странно. Казалось, волнует не сама «безделушка», а весь тварный мир вокруг нее. Непонятно было, почему эта вещь так завладела ею. «Слеза» так и дышала проклятием. Она таила в себе гибель самого сокровенного желания Мимары, то, чего Мимара должна была страшиться более всего, с тех пор как начала практиковаться в заклинаниях. То, что чуть не убило Ахкеймиона.

Свет Суриллической Точки не касался Хоры, вещественный образ которой будто оскорблял глаз. Хора была подобна комочку тени в ладони, ее железные обводы, вязь древнего письма освещались лишь темно-красным сиянием, которое просачивалось через щель входа. Казалось, что «безделушка» мыслит и негодует. Запредельная сила ее Метки казалась не меньшим святотатством. Мимара с трудом могла сосредоточиться, когда смотрела взглядом Немногих. Хора как будто ускользала из поля зрения и мысли каждый раз, когда Мимара концентрировала на ней внимание.

Но она продолжала упорно смотреть, как мальчишка, разглядывающий диковинного жука. Приглушенные голоса дрожали, долетая в обрамлении ветра. Слышно было, как несколько человек молотками выбивают драконьи зубы — охотничьи инстинкты не покидали скальперов даже на пороге гибели. Краем глаза Мимара видела распростертого на земле волшебника.

Дрожь пауком бежала от ладони к сердцу и к горлу, покалывая кожу. Мимара не отрывала взгляда от Хоры, сосредотачивая дыхание и все свое существо на идущем от нее бестелесном ужасе, словно с его помощью умерщвляла душу, как схизматики умерщвляют плоть хлыстами и гвоздями. Мимара плыла в пространстве, и едкий пот струйками стекал у нее со лба.

Начиналась мука. Страдание…

Поначалу это было как трогать сильный ушиб, и Мимара упивалась странной приторной сладостью этого саднящего чувства. Но ощущение прояснялось, превращалось в ноющую боль, которая нагнеталась, вспыхивая острой резью, как будто зубы кусают изнутри щеку. Боль нарастала и расходилась волнами. Застучали молотки, тело протестовало до самых внутренностей, при воспоминании о струпьях соли подступала тошнота. Воплощенная пустота… Мимара держала в руке, прикрыв сверху второй ладонью, неуловимую пустоту, которая разбрасывала вокруг нее иглы, миллион терзающих жал.

Мимара сплюнула сквозь зубы, оскалилась, как умирающая обезьяна. Тоска терзала ее, глубокая, как морская пучина, но крохотный, нетронутый уголок сознания продолжал помнить о лежащем где-то рядом волшебнике и видел, что Ахкеймион — тот же, но все же преображенный; старый больной человек — и безжизненное тело, горящее в огне проклятия…

Око Судии открылось…

Мимара чувствовала, как оно выглядывает через ее обычные глаза, рвется наружу, сминает и отбрасывает мучительную боль, как истлевшую одежду, сдувает со зрения налет материальности, извлекает на свет идеи святости и греха. Со сверхъестественным сосредоточением оно вглядывается в ничто, струящееся с ее ладони…

И вдруг, невероятно, неведомо как, — проникает туда.

Мимара сперва слабо пытается сопротивляться. Лицо и плечи откидываются назад под теплым ветерком, нежным дуновением, предвестником летнего дождя. И она видит ее воочию, эту светящуюся белую точку, ясность, льющуюся из провала, который окутывает тьмой ее сжатую руку. Возносится голос, без слов и звука, убаюкивающий, исполненный сострадания; свет разгорался, выжигал бездну в пыль, заставляя ее съежиться до тонкой оболочки, обманчивой и несуществующей, и сияли слава и величие, лучезарные и ослепительные…