Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — эрцпринц

В одном из сел застигли врасплох большой отряд мунтвиговцев, и когда они начали вскакивать, их со всех сторон разили стрелы и арбалетные болты. А когда те схватились за щиты и попробовали укрыться, в село со всех сторон ворвались люди Клемента.

Ярость наших была так велика, что застигнутые врасплох даже не попробовали сопротивляться, а сразу попытались ринуться наутек. Но их с силой вбивали в изгороди и стены домов и сараев, рубили, кололи, секли и сбивали наземь конями, где либо доставали копьями и мечами, либо затаптывали тяжелыми копытами.

Немногие добежали до коней, но люди Норберта успели туда с ними одновременно, и даже те, кто вскочил в седло, падали под ударами копий или пронзенные стрелами. Крики ужаса раздавались со всех сторон, лишь бывалые воины из стана противника, что умеют сражаться стойко и хладнокровно, сейчас подхваченные общей паникой и криками, еще как-то пытались организовать сопротивление, но наши ударили с такой яростью, что смяли, затоптали, изрубили.

Бобик время от времени подбегает ко мне и спрашивает, что со мной случилось, не заболел ли, арбогастр то и дело пытается пуститься вскачь.

Мы двигались втроем, Альбрехт, Норберт и я. Некоторое время я терпел, наконец сказал с неловкостью:

— Мой бедный коник заболеет, если будет идти все время как улитка…

Норберт, сразу ощутив неладное, возразил строго:

— Ваше высочество, вы и так даже не во главе армии, а во главе разъезда, что само по себе опасно!

Альбрехт простонал:

— Ваше высочество!..

— Все в порядке, — заверил я. — Если что встречу впереди, тут же удеру. Меня никто не догонит!

— Да? — спросил Альбрехт. — Я уже наслушался о вашем безумном геройстве, что должно обрадовать всех ваших противников. Более того, они там наверняка молебны заказывают, чтобы вы таким же безрассудно-отважным и оставались!

Я съежился, оба смотрят с суровым осуждением, хоть Норберт с меньшим.

— То было, — проблеял я в сильнейшей неловкости, — какое-то наваждение… атавизм… Что-то как бы заставило… В каждом из нас живет отважная кистеперая рыба… что безумству храбрых поет как бы песню. Но, клянусь, буду поступать как политик и не обрадую врага нелепой гибелью!.. Не дождутся, гады.

— А вдруг? — спросил Норберт.

Я возразил:

— Это и не в моих интересах, как вы понимаете…

Альбрехт покачал головой, Норберт воскликнул протестующе:

— Ваше высочество!

— Просто чуточку разведаю дорогу, — заверил я, и Зайчик, чувствуя все, что во мне происходит, тут же рванулся вперед, пусть и не на всей скорости, но меня едва позорно не отбросило на круп.

Бобик понесся впереди, время от времени подпрыгивая на всех лапах, как взаправдашний щенок, хотя по нему не определить, — есть породы собак, которые до последнего дня жизни остаются игривыми и суют всем в руки палку, чтобы бросили им как можно дальше.

Дорога пошла обходить лес, но я помню, что лес не бесконечный, и хотя сверху казался совсем крохотным, но и понизу промчимся достаточно быстро. Арбогастр умеет проскакивать между толстыми стволами так, что не нужно даже задирать ноги на седло, разве что чаще пригибаться, избегая проносящихся сверху суковатых веток…

В лесу прохладно, дубы только на опушке, дальше пошел березняк, клены, затем вообще разнолесье, арбогастр идет ровным галопом, с каждым скачком приближаясь к империи Зла, откуда в наши земли идут одна за другой армии захватчиков…

Лучших воинов ведет жажда чести и славы, возможность отличиться в боях и показать себя непревзойденными героями, многих подталкивает надежда пограбить, иные рассчитывают поправить расстроенное состояние, немалая часть рыцарства Севера, одураченная лживой пропагандой, идет в поход с жаждой уничтожить Мир Зла и разврата, раскинувшийся на Юге. И хорошие люди, и дурные — по разным причинам, но с равным пылом — жаждут войны.

И, самое отвратительное, мы идем уничтожать Мир Зла и боремся против Тьмы, и они тоже идут уничтожать мир Зла и намереваются уничтожить Тьму.

А религиозные войны — самые жестокие, кровавые и продолжительные…

Бобик насторожился, длинными скачками метнулся вперед и пропал за деревьями.

Через минуту и мы выломились через кусты, арбогастр в удивлении остановился раньше, чем я натянул повод.

Светловолосая девушка с длинным охотничьим луком в руках, большая собака, в ужасе перед Бобиком прижавшаяся к ее ногам, и подвешенный к поясу охотницы заяц со следами крови на шее.

Бобик чинно сидит на заднице и рассматривает их с интересом, как забавные игрушки, которые могут дать ему играть, а могут и не дать.

Девушка, трепещущая перед Адским Псом, перевела взгляд на меня, вздрогнула и подняла лук в боевую позицию.

— Ты кто?

— Друг, — ответил я дружелюбно.

— Ты воин, — возразила она.

— А воин не может быть другом? — поинтересовался я. — Понятно, вы здесь натерпелись от воинов…

Я соскочил на землю, нужно чуть размять ноги.

Девушка вздрогнула, прицелилась в меня из лука.

— Не подходи! — вскрикнула она жалобно.

Я улыбнулся как можно дружелюбнее.

— Да брось, я не враг.

— Все равно не подходи, — велела она как можно строже, но получилось плохо. — Иначе выстрелю!

Я сказал так же легко:

— Если хочешь, выстрели. Но это не самое страшное.

Она отступила на шаг, но я продолжал подходить к ней. Она вскрикнула совсем плачущим голоском:

— Не подходи! Моя стрела проткнет тебя насквозь!

— Перестань, — сказал я мирно, — не дури…

Лук у нее простой, хоть и в хорошем состоянии, магию я бы в нем зачуял, умею, когда сосредотачиваюсь.

Видимо, я сделал слишком резкое движение в ее сторону, она вскрикнула и отпустила тетиву. Я чуть отклонился и ухватил стрелу на лету.

Она в страхе расширила глаза, а когда опомнилась и поспешно выхватила из колчана другую, я уже был рядом и уверенно взял из ее ослабевшей руки древко лука.

— Я не враг, — сказал я ласково.

Она прошептала в смятении:

— Что ты хочешь?.. Будешь меня насиловать?

— Я бы не прочь, — признался я, — есть во мне эта гаденькая черта, вот взял бы и оттянулся во всю ширь всей фрейдовской натуры… но я вот что-то за всю жизнь так и ни разу… гм…

Она в ужасе отшатнулась.

— Хочешь сейчас?

— Хочу, — признался я. — Еще как!.. Но не буду.

Она чуть перевела дух, но, все еще напряженная так, что вся дрожит, как осинка на ветру, спросила с недоверием:

— Правда?

— Клянусь твоими персями, — сказал я. — Понимаешь, поддаться животным желаниям — это так сладко, что просто не знаю, целая минута счастья, но потом, увы, неделя стыда! Вот такое я совестливое животное, сам себе удивляюсь. А смирить в себе скота — потом ту же неделю, а то и месяц хожу гордый, будто льва задавил голыми руками. Хотя кто знает, кто там у всех нас внутри.