Мария Семенова - Лебединая Дорога (сборник)

Драккар бежал ровно и быстро… Время могло истереть вёслами его гребные люки и притупить клыки носового дракона, но старый скакун сохранял прежнюю стать. И рука Олава Можжевельника, сидевшего на высоком сиденье у правила, была тверда, как всегда. Он-то, Олав, и разглядел на том берегу всадников, ездивших вдоль воды туда-сюда и махавших руками кораблю.

Он указал на них Халльгриму. Сын Ворона только пожал плечами, обтянутыми чёрным сукном. Узнать булгар было нетрудно. Другое дело, объясниться с ними он не сумел бы за всё золото конунга хазар.

Но на его драккаре был Хельги, а рядом с Хельги сидел князь Радим, пожелавший побывать на боевом корабле. Слепого князя ещё водили под руки – был слаб. Хельги помог ему подняться. Радим крикнул на берег по-булгарски, и его голос был звучен, почти как прежде.

Всадники отозвались немедля. Радим перевёл:

– Дядя хана Кудряя к Чуриле Мстиславичу по делу какому-то приехал. Тебя, Виглавич, признали, перевезти просят…

Халльгрим ещё не видел степных воинов в деле. Но десяток булгар, пусть сколь угодно отчаянных, никак не могли наделать на драккаре особой беды. Халльгрим коротко кивнул головой. Корабль подогнали к берегу, поставили на жёлтый песок и бросили сходни.

Булгары возвели своих коней на драккар с таким невозмутимым достоинством, точно привыкли делать это ежедневно.

Один из них был старше годами и наряднее одеждой. Белый чуб, знак высокого рода, спускался у него с выбритой бронзовой головы. Седые усы свисали на грудь. Сверкал бляшками богатый боевой пояс, гордость степняка… А уж конь мог посрамить любого: огненной шерсти и наверняка такого же нрава. Хозяин не доверил его чужой руке, повёл по сходням сам. Конь настороженно нюхал смолёные доски, покачивавшиеся под ногами. Булгарин не торопил его, давал привыкнуть. И мало-помалу конь освоился, забыл недоверие и страх.

Хельги на ухо Радиму описал старого воина. И князь поднялся вновь, приветствуя его как равного себе:

– Здрав будь, Булан, светло сияющий в спорах мужей! Тучны ли нынче стада твоего славного племянника, хана Кубрата?

Булгарин отвечал так:

– Мой родич хан шлёт привет своему союзнику, хану славов, и всем его всадникам и призывает на них милость вечного неба. Он желает, чтобы его земля и твоя, младший хан, оставалась всегда плодородной, а стада не ведали мора.

Он видел запавшие веки Радима, но не позволил себе опуститься до жалости, унижающей храбреца. И только в зорких чёрных глазах Булана Хельги причудилось нечто вроде досады: каким воином оскудели бранные поля!

А князь Чурила Мстиславич в ту пору был занят делом совсем не княжеским, не воинским: баловался с сынишкой. Гридни постарше, давным-давно деды, снисходительно посмеивались. А боярин Вышата, совсем было подобревший, преисполнился новой неприязни. Не иначе, ревновал, мечтая о собственных внуках…

Но Чуриле дела было мало. Внук колодезника вырастет уже истинным княжичем, без подмесу. Воином у воина-отца, будущим князем. А назвали его – Мстислав.

Счастлив был Чурила сверх всякой меры. И, даже выйдя в гридницу навстречу послам, не выдержал, улыбнулся. Руки хранили тепло детского тела. Поговорит с булгарами – и скорей снова туда.

Строго глянул на сына старый князь – эх, мальчишка ещё! Но тот сам уже подобрался, посерьёзнел. Светлые глаза потвердели, ладонь оперлась на стоящий в коленях меч. Шрам лежал на лице, от волос надо лбом до подбородка.

Из двух городов сидели в гриднице бояре. И князья впервые возглавляли их все втроём – двое кременецких и с ними Радим.

Давно бы так!

Хан Кубрат дорогих даров не прислал. Только провели по двору несколько безупречной красы жеребцов, покрытых шёлковыми коврами вместо попон.

И речь старого Булана, не в пример беседам хазарских послов, оказалась коротка.

Хану Кубрату нужна была помощь.

Видать, царь хазарский не надеялся более приманить или примучить словен… Да и жили они от него мало не вдвое дальше булгар. И не словенин – заложник Органа сбежал восвояси. Вот и двинулось на Кубрата великое войско. Частью хазарское, частью наёмное. Шли в нём и печенеги-кангары, опять подкочевавшие с востока. Не отправь их хакан походом – точно принялись бы грабить самих хазар… Обещанное золото не надолго превратило их в друзей. Шёл отряд барсилов – южных соседей и родичей хазар. И даже аль-арсиев, царских любимцев, не обошли стороной сборы и поход.

А вели всю эту силу старые знакомцы кременчан: Алп-Тархан и царевич Мохо. Имя шада Булан выговорил на словенский лад:

– Князь Муха.

Этих двоих разгневанный хан отправил заглаживать ошибки зимы.

Речь Булана была речью воина, подробной и точной. И без ненужных слов. И пока он говорил, его глаза подмечали на лицах каждую тень.

– Мой родич хан, – сказал Булан, – ждёт от вас ответа, великие и славные ханы. Я кончил.

Словене остались одни…

Поднялся Чурила – левое веко низко опустилось на глаз:

– Что сдумаем, братие? Я так мыслю: помочь надо Кудряю Алмушевичу…

Радим наклонил голову:

– Я с тобой, Мстиславич.

Старый князь промолчал.

Бояре разноголосо загудели.

Круглица единой рукою желала встать за Кубрата – не столько за него, сколько против хазар. Халейги пока помалкивали, а кременчане разделились.

Стукнул палкой, поднялся боярин Вышата! Другие примолкли: что-то скажет…

Чурила же сразу понял – вновь поперёк дороги ему встанет старый Добрынич. Суровый лик Вышаты от гнева был красен. Не вспоминал старик ни о сыне, удравшем с хазарами, ни о дочери – невесте Радима, ими искалеченного. Склонил седую голову, словно бык-рогач в осеннем бою. И почти прокричал:

– Уже, князь, к тому приучил, что урман своих сажаешь выше верных бояр! А теперь ещё с булгарином побрататься хочешь? Два раза с ним поохотился, а мы уже и головы за него клади? Воев выставляй, одевай-корми? Сам иди, коли дома с Виглавичами не сидится! А мы погодим, у нас головы не болят! А забыл, кто князем тебя сделал, так можем и путь показать!

И затопали, замахали кулаками подле Вышаты его дружки-бояре из Верхнего конца:

– Быть по сему! Не любо нам! Не пойдём!

Все те, что и допрежь того перечили князю и в малом, и в большом. И плели невесть что о молодой княгине, о жизни её в чужой стране…

Халльгрим хорошо знал, что следует делать, когда тебя оскорбляют. Вот так, прилюдно, да ещё на дружинном совете! Он покосился на Хельги. Тот сидел неподвижно, сложив руки на топоре, и смотрел на Вестейна. Хельги выглядел спокойным. Но пройдёт два-три дня, и он вызовет ярла на хольмганг. И навряд ли сам конунг сумеет ему помешать.

Халльгрим отвернулся, глянул в резное окошко. У судьбы предначертания были иные. Ей, судьбе, нет дела до людских ссор и свар. Поход состоится – Вестейну ярлу против конунга не потянуть. И он, Халльгрим, пойдёт за Торлейвом Мстицлейвссоном туда, куда тот поведёт. Будет либо смерть, либо добыча и слава. Но Торсфиорда ему в это лето уже не видать.