Дэн Симмонс - Илион

А здесь идут сборы Ахилла на войну.

Кстати, герой и сам уже скрежещет зубами от нетерпения, надзирая за рабами, слугами и помощниками, снаряжающими его на бой. Ручаюсь, ни один конный рыцарь галантного Средневековья не устраивал перед битвой столь пышных церемоний, как сын Пелея в этот судьбоносный день.

Во-первых, быстрые ноги Ахиллеса облекают в изящно изогнутые поножи, защитные пластины для голеней. В детстве у меня имелось нечто подобное для игры в бейсбол – правда, из простой пластмассы, а тут настоящая бронза и щеголеватые серебряные застежки на лодыжках.

Затем прославленный мужеубийца пристегивает к могучей груди броню и надевает через плечо длинный меч. Медный клинок начищен до зеркального блеска и наточен, как бритва. Затейливая рукоять отделана серебром. Чтобы поднять один этот меч, мне пришлось бы сесть на корточки и уж точно использовать обе руки. Хотя не уверен, помогло бы…

Герой принимает у рабов исполинский круглый щит, выкованный из двух листов бронзы и слоя олова (довольно редкий металл в эти дни), разделенных золотой прокладкой. Вещий слепец посвятил этому блистательному творению классического искусства целую песнь «Илиады». Мало того, щит воспевается во множестве отдельных поэм, среди них и моя любимая – та, что написана Робертом Грейвзом. Надо сказать, вещица и впрямь заслуживает восхищения. Хотя бы за удивительный узор, который – ни больше ни меньше – воплотил в себе суть античной мудрости и представлений о Вселенной. Рисунок расходится концентрическими кругами. По внешнему краю изображена река Океан; далее следуют неподражаемые сцены из жизни Мирного Города и Града, Охваченного Войной, а в середине сосредоточены изумительные картины Земли, моря, солнца, месяца и всех созвездий. Даже в полумраке шатра щит сияет, словно зеркало гелиографа.

В конце концов ахеец водружает на голову тяжелый шлем, надвинув его на самые брови. По легенде, не кто иной, как повелитель огня Гефест, изукрасил золотой гребень конской гривой (не только в троянских ратях мода на пышные султаны), и та воистину напоминает жаркое пламя, когда реет при ходьбе.

Остается взять копье. Пелид проверяет, прочно ли подлажена броня (точь-в-точь защитник НФЛ, пробующий, хорошо ли пристегнуты подплечники): крутится на пятках, наносит удары, сгибается пополам, уворачивается от воображаемых выпадов – и все с необычайной легкостью. Потом устраивает короткую пробежку, дабы удостовериться, что латы крепко сидят на местах, начиная с высоко зашнурованных сандалий и заканчивая шлемом. Последнее испытание: Ахиллес единым движением вздымает щит над головой и стремительно извлекает меч, да так ловко, будто проделывал подобные фокусы с рождения.

И вот клинок со свистом возвращается в ножны.

– Я готов, Хокенберри, – изрекает герой.

Ахейские военачальники сопровождают нас с Ахиллом на побережье – туда, где витает над пляжем измятый Орфу, плавно покачиваясь и слегка перемещаясь на ветру. Вокруг летающего панциря собралась приличная толпа солдат, однако никто не решился приблизиться.

Пожалуй, следует устроить небольшое любительское представление для Одиссея, Диомеда и прочих аргивян, не столь ослепленных яростью, как сын Пелея, и потому не слишком воодушевленных идти на битву с бессмертными, которым они служили и поклонялись с тех пор, как себя помнили. Все, что увеличит престиж нового повелителя в их глазах (и прибавит почтения к вашему покорному слуге), сегодня обернется в нашу пользу.

– Хватай мою руку, – шепчу я.

Ахиллес повинуется, и с поворотом диска телепортации мы на пару эффектно исчезаем из виду.

Елена Троянская назначила нам встречу у порога детской, и я без труда вспомнил нужное место. Комната пуста. Мы прибыли чуть раньше времени: стража на стенах Илиона сменится минут через пять. Через окно доносится уличный шум – громыхают повозки, запряженные волами, цокают конские копыта, щелкают бичи, вдали кричат рыночные зазывалы, и сотни пеших ног шаркают по булыжной мостовой, убеждая нас обоих в реальности чуда, которое перенесло двух мужчин из ахейского лагеря в сердце Трои.

Ахилл, похоже, нимало не смущен случившимся: он и вырос в окружении разной божественной невидали. Боже, да ведь парня воспитывал кентавр . Осознав, что угодил в самый-самый центр неприятельского стана, герой спокойно опускает ладонь на рукоять меча и с достоинством глядит на меня, словно спрашивает, как быть дальше.

Ответ не заставляет себя ждать. В детской раздается страдальческий вопль. Трудно не признать голос Гектора, хотя я ни разу не слышал, чтобы Приамид так душераздирающе стенал. Следом рыдают и причитают женщины. Мужской крик повторяется: на сей раз похоже, что герой получил смертельную рану.

У меня пропадает желание входить в комнату, но сын Пелея сам устремляется вперед, не выпуская полуобнаженного клинка. Хочешь не хочешь, приходится следовать за ним.

«Мои» троянки в сборе – Елена, Гекуба, Лаодика, Феано и Андромаха. При появлении грозного врага ни одна из них не поворачивает головы. Гектор в своих запылившихся, залитых кровью латах тоже не замечает противника. Пелид застывает в дверях и молча глядит туда, куда направлены преисполненные ужаса взгляды.

Резная колыбелька опрокинута и забрызгана кровью. На сеточке от мошкары и мраморном полу багровеют бесчисленные пятна. Крохотное тельце Скамандрия, с нежностью прозванного в городе Астианаксом, изрублено на куски. Головы нет. Ручки и ножки отсечены. Правая пухлая ладошка болтается на ниточке, левая оторвана от кисти. Царские пеленки с утонченной вышивкой в виде семейного герба насквозь пропитаны алой жидкостью. Рядом распростерлась кормилица – та самая, что присутствовала при прощании Гектора с супругой и в последний раз на моих глазах мирно почивала на ложе. Женщина выглядит так, словно ее разодрали дикие хищные кошки. Мертвые руки протянуты к опрокинутой колыбели, как если бы несчастная до последней минуты старалась защитить младенца.

Прислужницы визжат и рыдают в дальнем углу. За них говорит Андромаха. Голос ее изменился от пережитого, но звучит достаточно ровно – аж мороз по коже.

– Мой муж и повелитель, злодеяние свершили богини Афродита и Афина.

Гектор поднимает налитые кровью глаза; его бледное, полуприкрытое шлемом лицо искажает гримаса отчаяния и неверия. Рот бессильно раскрыт, с отвисшей губы каплет блестящая слюна.

– Афина? Афродита? Как такое возможно?

– Час назад я подошла к дверям и услыхала их разговор с кормилицей, – продолжает супруга. – Паллада лично сказала мне, что наш милый Скамандрий станет жертвой, угодной Зевсу. «Мы сами заколем годовалого тельца», – это ее слова, о Гектор. Я возражала, плакала, валялась у нее в ногах, и все же богиня отказалась слушать. Волю Громовержца не переменить – так она заявила. Тут Афродита провозгласила, будто бы Олимп недоволен троянцами за то, что мы не спалили крутобокие суда ахейцев прошлой ночью. И будто бы эта гибель, – Андромаха указывает на изувеченного мальчика, – послужит нам уроком. Разумеется, я послала быстрейших из служанок за тобою, о любезный муж, и созвала своих подруг, дабы вместе оплакать горе. До твоего появления мы более не входили в эти двери.