Дэн Симмонс - Илион

Дело в побрякушках, будь они неладны, – левитационная упряжь, непробиваемые доспехи, вибрас, квит-медальон, и остронаправленный микрофон, и усилительные линзы, и еще тазер, и, наконец, Шлем Аида… Мишура для крутого имиджа, от которой моча ударяет кое-куда.

Вот и добаловался. Большой Папочка отнял игрушки. Папочка рассержен.

Позвольте, когда же взорвется бомба, заложенная Манмутом? Привычно поднимаю руку… ах, чтоб вам, часы-то отняли. Все равно Прибор сдетонирует через пару минут. Перегнувшись через край балкона, силюсь разглядеть кальдеру. Хотя нет, она же с другой стороны. Так что взрыва я не увижу. Интересно, ударная волна сорвет это здание с вершины Олимпа или просто-напросто подожжет? Память с готовностью подбрасывает кадры из хроники: обреченные люди выпрыгивают из окон пылающих небоскребов Нью-Йорка. Зажмуриваюсь и сжимаю руками виски, дабы избавиться от непрошеного видения, но оно становится только ярче.

Проклятие . Если бы мне дали еще две-три недели, – нет, если б я сам не урезал свой срок, вмешиваясь, куда не следует, – может, удалось бы вспомнить прошлое целиком? До самой смерти? И даже…

Входная дверь с грохотом распахивается. На пороге владыка Зевс. Я возвращаюсь в пустую комнату.

Хотите совет, как легче всего потерять остатки самоуважения? Попробуйте раздеться, разуться и встретить лицом к лицу верховное божество, отца бессмертных и смертных, облаченного в высоченную обувь, золотые поножи и полное боевое снаряжение. Прибавьте сюда явное отличие в размерах. Мой рост – пять футов и девять дюймов, то есть не низенький (как я не уставал напоминать окружающим, особенно Сюзанне). «Средний», скажем так. А Громовержец ныне вымахал до пятнадцати футов. Поясняю для наглядности: дверной косяк будто нарочно выполнен для «звезд» НБА, [30]которые привыкли таскать других «звезд» НБА у себя на плечах – и мой гость наклоняется, чтобы войти. Створка с треском захлопывается. В массивной руке Кронида все еще покачивается мой медальон.

– Итак, схолиаст Хокенберри, – молвит бессмертный по-английски. – Ты хоть сам понимаешь, что натворил?

Стараюсь придать взгляду некое подобие дерзкого вызова, однако тут не до жиру: лишь бы коленки не дрожали. Чувствую, от холода и страха пенис уменьшился до размеров морковки, а мошонка превратилась в земляной орех. Зевс рассматривает меня с ног до головы.

– О боже, – густо рокочет он. – Какими же вы были уродами, людишки старого образца. Поглядите на него: ребра наружу, а брюхо все равно висит!

М-да. Сюзанна когда-то сравнивала мой зад с парой пышных булочек, только она это скорее с нежностью…

– Откуда вы знаете английский? – дрогнувшим голосом спрашиваю я.

– МОЛЧАТЬ! – вопит собеседник.

Потом грубо выталкивает меня на балкон и выходит сам, заняв собой почти все пространство. Забиваюсь в угол, изо всех сил стараясь не опускать взора вниз, на скалы. Владыке Олимпа достаточно поднять кратковечного нахала и швырнуть через перила: минут пять я бы точно покувыркался с дикими воплями.

– Ты обидел мою дочь, – рычит Зевс.

Которую из них? – отчаянно соображаю я. Мало ли против кого мы тут замышляли: Афина, Афродита… Скорее всего речь об Афине. Она всегда была его любимицей. Впрочем, какая теперь разница. Заговор против любого бога – не говоря уже обо всех сразу – величайшее преступление в здешних краях. Снова кошусь вниз: змеевидный хрустальный эскалатор вьется по скале, теряясь в туманной дымке где-то на уровне моря. Бывшие бараки схолиастов у подножия сожжены дотла, хотя отсюда не рассмотреть и руин. Фигово, далековато падать.

– Догадываешься, что сегодня произойдет, Хокенберри?

Подозреваю, вопрос чисто риторический.

Зевс опирается на каменные перила; каждый из его пальцев толще моего запястья.

– Нет, – отзываюсь я.

Громовержец озирает меня свысока:

– Ну и как ощущения, премудрый схолиаст? Непривычно, а? Целых девять лет знать, что принесет следующая минута, ведать закрытое для самих бессмертных… Должно быть, ты чувствовал себя Провидением, никак не меньше.

– Нет, дыркой в заднице.

Кронид кивает. Затем указывает на колесницы, которые взмывают над Олимпом, одна за другой. Их сотни.

– Сегодня, еще до вечера, мы истребим человеческий род. Не только этих вояк, собравшихся под Илионом, но и вообще всех людей. Повсюду.

Что тут ответишь?

– Не слишком замахнулись? – усмехаюсь я; все бы ничего, только голос дрожит, как у запуганного мальчика.

Владыка продолжает взирать на толпу златодоспешных богов и богинь, ожидающих очереди оседлать небесные машины.

– Посейдон, Арес и прочие веками достают меня, требуя избавиться от человечества, как от вируса, коим вы и являетесь, – рокочет бессмертный, обращаясь скорее к самому себе. – Мы, конечно, обеспокоены. А какую расу богов не опечалило бы истребление подобного героического рода, если учесть, сколько наноулучшенного ДНК растрачено на сношения с жалкими людишками, взять хотя бы Ахилла или Геракла? Мы почти сроднились – я имею в виду, в буквальном смысле.

– Зачем вы мне это говорите?

Небожитель презрительно косится сверху вниз:

– Поскольку жить тебе осталось пару секунд, можно и пооткровенничать. На Олимпе, схолиаст Хокенберри, нет постоянной дружбы, надежных союзников или верных товарищей… Неизменны лишь интересы. Мой интерес – сохранить положение Владыки Бессмертных и Правителя Вселенной.

– Та еще работка, – скалюсь я.

– Да уж, – молвит Зевс. – Это точно. Не веришь – спроси Просперо, или Сетебоса, или того же Тихого. Ну так есть у тебя последний вопрос перед уходом, Хокенберри?

– Вообще-то да, – на удивление спокойно говорю я; даже колени больше не трясутся. – Хочу знать, кто вы на самом деле и откуда взялись. Ясно ведь, что вы не подлинные боги Древней Греции.

– Разве? – Острые зубы Кронида сверкают из посеребренной бороды. Совсем не по-отечески.

– Кто вы такие? – повторяю я.

Всемогущий вздыхает:

– Боюсь, у нас нет времени на рассказы. Прощай, схолиаст Хокенберри.

Оторвав ладони от перил, он решительно поворачивается ко мне.

Как выясняется, бессмертный был абсолютно прав: времени не осталось. Ни для историй, ни для чего другого. Огромное здание содрогается, трещит и громко стонет. Чудится, сам воздух вокруг Олимпа затвердел и потрескался. Сияющие колесницы спотыкаются на лету, а боги внизу так громко вопят, что крики долетают до нас.

Громовержец валится спиной на перила и, выронив мой медальон, упирается рукой в дрожащую стену. Высоченная башня сотрясается у основания, раскачиваясь и выписывая верхушкой десятиградусную дугу.

Зевс поднимает взгляд.

Небо заполняют черточки-вспышки. Слышатся акустические удары; марсианский небосвод разрезают полосы огня. Прямо над нашими головами посреди лазури стремительно кружатся гигантские сферы цвета черного космоса и пылающей лавы. Они напоминают громадные дыры, пробитые в голубой тверди, и к тому же заметно опускаются.