Ольга Новикова - Венец айтаны

Дурные вести принесли всадники, уже в сумерках подскакавшие к деревне, ох дурные! Они спросили холмичан, и им показали новую улицу, они спросили кузнеца Ронтона, и кто-то из бывших односельчан охнул, узнавая вдруг двоих из всадников.

Прижимая к груди сына, Ванда выбежала на крыльцо, на котором собрались уже, кажется, все домашние. Истощенные лица, заляпанная грязью одежда, лошади все в пене – верховые проделали немалый путь.

– Марис, Лесси! – хриплым от волнения голосом промолвил кузнец и бросился вперед, чтобы обнять детей. А Ванда смотрела и не узнавала двух спешившихся вслед за ними мужчин.

Вот Лесси (Ванда поразилась, какая она бледная и измученная) освободилась от объятий названого отца и увидела Ванду с ребенком.

– Сестричка моя, милая моя! – Это были первые слова, которые она сказала со времени казни Донна. Быстро шагнув, Лесси обняла подругу. Копившиеся в душе боль, безысходность и отчаяние при виде маленького свертка на руках Ванды нашли выход, и девушка безудержно разрыдалась. Ванда обнимала сестру (руке мешала непонятная повязка на плече девушки) и боялась вопроса, который не могла не задать.

– Где Донн?

– Его больше нет, Ванда, – тихо ответил Марис. – Мы похоронили его пять дней назад…

– Нет!!! – Рвущий душу крик прервал царившее во дворе оцепенение. К девушкам подбежала мать Ванды и с трудом увела дочь в дом. Лесси со струящимися по щекам слезами помогла ей.

– Где Лен? Где Итон?! Что произошло? – Мариса буквально осадили родители братьев и Лара.

– Были живы десять дней назад, – это единственное, что смог ответить им молодой Ронтон. – Они должны идти сюда. Отец! – обратился он к кузнецу, заметив, что пираты молча стоят у ворот. – Отец, это друзья, верные друзья, у вас найдется для них приют?…

Ночью у Лесси поднялся жар. Огромное нервное потрясение, почти полное отсутствие сна в течение двух недель, бешеные гонки через полстраны, истощившая все силы схватка с черным туманом, скверно заживающее плечо – все это привело к тому, что организм попросту не выдержал нагрузки. Врач печально констатировал: «черная лихоманка». Болезнь считалась незаразной, но очень опасной, потому что отнимала у больного последние силы, а когда истощенный человек переставал бороться – то и жизнь. Лесси почти не приходила в себя, и лишь иногда с ее губ срывался бессвязный бред. За больной ухаживала мать Ванды Тамила.

Лен и Итон Нолни с отрядом повстанцев добрались до охотничьей деревни через три дня. В числе вновь прибывших были и трое корсаров (четвертый, Франк, умер по дороге). Охотники приняли беглецов гостеприимно: закон леса обязывал помочь тем, кто оказался в беде, а представители властей появлялись в деревне раз в год – собрать налоги. Но повстанцы все равно побоялись оставаться в селе и, несмотря на приближающуюся зиму, приняли решение обосноваться подальше в лесу. Беглецы больше всего на свете нуждались в отдыхе, но им пришлось снова приняться за работу. Охотники помогли им и советом, и делом. И уже скоро в двух часах ходьбы от Сосновки возник новый, не обозначенный даже на самых подробных картах поселок.

Сперва Дрогов и Орни остались в большом доме вместе с Ронтоном, но после приезда братьев Нолни там сделалось тесновато. И хотя пираты не собирались оставаться в лесах надолго, они предпочли строить собственный дом, в котором можно было бы зализать раны и дождаться весны. А через неделю их нашли оставшиеся у охотников еще прошлой зимой Торрекс и Бейт, и маленький отряд корсаров снова вырос.

Болезнь Лесси подкосила капитана. Он всей душой рвался быть рядом с ней каждую минуту, но мог лишь навещать девушку во время визитов к Нолни. Впрочем, в том доме Дрогов, обладающий вполне приличными медицинскими познаниями, бывал почти каждый день – рана Мариса заживала хорошо, а вот Итон шел на поправку с большим трудом. Считалось само собой разумеющимся, что пират заходит и к Лесси.

– Ну как там моя девочка? Ей же стало лучше, правда? – каждый раз спрашивал Дрогова старый Межик Ронтон. Как хотел капитан ответить утвердительно! Но Лесси почти не приходила в себя, лишь изредка открывая удивительно ясные глаза и прося только одного: «Пить!» Рана на плече заживала еще хуже, чем у Итона, и Дрогов напрасно раз за разом заваривал крепкие травяные настои для перевязок.

В тот день Тамила очень спешила к Ванде – маленький Дональд плакал всю ночь, и молодая мать просто падала с ног от усталости. Поэтому быстро спросив: «Я не нужна вам, доктор?» (она упорно именовала Дрогова именно так) и получив в ответ утвердительный кивок, она выскользнула за дверь. Капитан привычно поменял повязку на плече Лесси и отметил, что рана начала-таки подживать. Смочив платок в холодной воде, он вытер покрытый испариной лоб девушки – великие небеса, каким красивым было сейчас ее бледное точеное лицо! – и вдруг заметил, что прямо на него смотрят ее широко открытые глаза.

– Не уходи, Кен, – еле слышно попросила Лесси.

– Я налью тебе воды. – Капитан был не в силах отвести от нее взгляда и боялся, что глаза уже выдали его с головой.

– Не уходи, – тихо повторила Лесси. Она взяла его руку, все еще лежащую у нее на лбу, тихонько провела по своему лицу, коснулась губами, прижалась щекой. Затем подняла руку и дотронулась до его лица. Пристально вглядываясь, будто видела капитана впервые, она легонько гладила слабыми пальцами по его щекам, глазам, волосам. Дрогов остановил ее ладонь, прижал к губам. Лесси попыталась было поднять вторую руку, но ее лицо исказила боль.

– Лежи, малыш, – прошептал капитан, с открытой нежностью глядя на нее. Лесси судорожно вздохнула.

– Кен, – снова позвала она, хотя он был рядом. – Кен, где ты? Не уходи, пожалуйста, не уходи! Кен… – Глаза девушки были закрыты, лоб опять покрыла испарина. У нее снова начинался бред.

Через минуту Дрогов уже не был уверен, что все это не пригрезилось ему во сне.

Снег лег сразу, в последний день осени. Пушистые белые хлопья валили всю ночь, и наутро обе деревни стояли притихшие и красивые, будто в сказке. Неделю назад повстанцев нашел еще один большой спасшийся отряд под командованием Эбола Гранна и Тони Беррода. Дома, которые начали строить вновь прибывшие, завалило снегом, и поскольку продолжать строительство до весны было невозможно, повстанцы привычно потеснились. Почти тысяча вооруженных мужчин спешно переквалифицировалась из солдат в охотники – в зимнем лесу нужно было как-то выживать. Добытые шкуры выменивали у сосновских охотников на картошку, хлеб и боеприпасы. Жили одной большой общиной – так было проще. Из командиров у повстанцев остались Ронтон, Лен Нолни, Эбол Гранн и Тони Беррод, да еще раненый Итон. Уцелел ли кто-нибудь еще, беглецам было неизвестно. Само собой вышло так, что главным был негласно признан Марис, и хотя Ронтон жил у отца в Сосновке, в Укромной (такое название прижилось за деревней повстанцев) ему приходилось бывать дни напролет.