Брайан Ракли - Рождение Зимы

Дни, когда на'киримы сажали на престол и свергали с него королей, давно уже прошли. В мире осталось всего несколько на'киримов, и ни один из них не владеет такой силой, как в былые дни. Но все-таки прошедшие столетия не смогли притупить память о былом, и среди внимательных и вежливых лиц в замке Колглас на нескольких все же мелькало смущение. Обладатели этих лиц склонны были видеть еще не исчезнувшее полностью темное прошлое в мягких и чаще даже благоприятных предсказаниях Иньюрена.

Однако настроение было веселым, а изобилие вина многим не давало возможности надолго останавливаться на таких проблемах. Слезные мольбы Амелии Тирейн, муж которой не вернулся с охоты, отправить кого-нибудь в лес на поиски пропавшего мужа, вызвали приглушенный и сочувственный шепот в публике. Зато некоторые другие просьбы давали лучший повод для развлечения, чем чье-то горе. Пятое и последнее прошение подала Мариен, вдова, известная своей горячностью и острым языком, которая просила Кеннета вмешаться в ее спор с соседями. Кеннет, не обращая внимания на нараставшее по мере изложения дела веселье в зале, выслушал описание бессонных ночей из-за шума, доносящегося из соседского дома, шума, на который, как вполне серьезно и невзирая на солидный возраст признавала Мариен, муж и жена имеют полное право, но не каждую же ночь и не с такой энергией, что это не дает отдыхать остальным.

Оризиан не слышал, что посоветовал Кеннету Иньюрен, но отец объяснил Мариен, что хоть очень сочувствует ее несчастью, но не считает себя вправе вмешиваться в дела, касающиеся брачного ложа. Недовольная вдова вернулась на свое место.

Только после того, как веселье немного улеглось, Оризиан, единственный во всем зале, заметил грусть и усталость на лице Иньюрена и удивился, что такого печального на'кирим увидел в рассказе Мариен.

Дело празднования усердно продолжалось. Оризиан выпил свой кубок до дна и не успел его поставить, как девушка-служанка наполнила его снова. Ему стало тепло, он был счастлив. Казалось, что и отец пребывал в таком настроении, в каком не был уже давно; во всяком случае, временами казалось, что доброй шутки достаточно, чтобы держать память о прошлом хотя бы на расстоянии вытянутой руки. От сытости и довольства жизнью Оризиан даже слегка обвис в кресле. Кеннет наклонился к нему.

— Когда мы отправимся в Колкир, то закажем в нем меч для тебя, Оризиан. Знаешь, там, к северу от Веймаута, лучшие кузнецы и оружейные мастера. Мой отец в тот год, когда стал таном, сделал там меч для меня.

— Владеть таким мечом большая честь для меня, — ответил Оризиан, смутно сознавая, что, наверное, из-за вина его произношению некоторым образом недостает четкости. — Но имей в виду, что лучше бы спросить у Рота, заслужил ли я такой чести. Вряд ли он считает меня своим лучшим учеником.

Кеннет с кривой улыбкой отмахнулся:

— Если ты думаешь, что этот человек может сказать против тебя хотя бы слово, значит, ты его еще не раскусил. Во всяком случае, он давно уже говорил мне, что со временем из тебя выйдет неплохой фехтовальщик. Так что пусть тебя не волнует, так ли уж ты хорош.

— Я… — начал Оризиан, но его прервала какая-то суматоха в конце зала. Входили акробаты. И поднявшиеся радостные крики сделали продолжение разговора невозможным.

Как огромная стая птиц они разлетелись по всему залу, и сразу появились шары и булавы, летавшие в самых неимоверных и захватывающих каскадах. Гости кричали и хлопали тем больше, чем сложнее и замысловатее становился рисунок волшебников-жонглеров. Темп все время нарастал. Двое из них вскочили на противоположные столы и в бешеном ритме перебрасывались булавами чуть не через весь зал. Другие зажигали факелы, и пламя рвалось к потолку.

На Оризиана это произвело впечатление. Он и не думал, что вольные люди на такое способны. Одинокие и необщительные охотники и торговцы, самого дикого вида и кое-как одетые, шатались по всем землям Ланнисов и чаще всего производили впечатление пропащих людей, лишенных тех уз и поддержки, которые даровала Кровь. Всякий раз, когда юноша видел этих людей, они поражали его как осколки дикости, которая сама отделилась и которой не по себе от порядка в городе или деревне. Эти же акробаты были совсем другими: они отличались силой, были сосредоточены на своем искусстве и излучали уверенность.

Один из них вышел вперед. У него в руках были небольшие стеклянные шарики. Когда он начал ими жонглировать, они вспыхнули и засверкали яркой мерцающей дугой, отражая свет от очага. Они даже звенели, сначала тихо, потом громче, поскольку он подкидывал их так, что на лету они подрезали друг друга. Зрители благодарно ахали. Оризиан, чуть не смеясь от удовольствия, оглянулся на своих. И Эньяра, и Кеннет тоже были увлечены зрелищем, их глаза безотрывно следили за пляшущими, мерцающими сферами. Только у Иньюрена на лице было другое выражение. Он тоже внимательно наблюдал за происходящим, но смущение и как будто растерянность проложили тонкие борозды на высоком лбу.

Оризиан опять повернулся к акробатам и увидел, что сферы падают одна за другой на плитняк, что сначала вызвало в публике разочарованный гул, но шарики, не долетая до пола, попадали как раз на носок кожаного башмака. Ловкач раскланялся под возгласы одобрения и поднял руки, призывая к тишине. Когда шум немного стих, он заговорил с легким странным акцентом:

— Нам требуется больше места. Пожалуйста, выйдите наружу, еще не очень поздно, и там не так уж холодно, зато там будут лучшие трюки.

С этими словами он повернулся и вышел через главную дверь, за ним двинулась и вся его компания. Зрители, опрокинув не одну кружку и тарелку, все как один ринулись следом. Иньюрен поднялся гораздо медленнее остальных. Он хмурился и морщился, словно от сильной боли.

— В чем дело? — спросил Оризиан.

Оторванный от каких-то размышлений на'кирим заморгал и виновато улыбнулся.

— Я чувствую себя немного… странно, — ответил он. — Не уверен, но что-то… не так. Возможно, виноват сбор прошений.

— Пошли, — сказал Оризиан, беря друга за руку и чувствуя прилив симпатии к на'кириму. — Не пропускать же самое интересное.

— Нет, давай не пойдем, — предложил Иньюрен, и в голосе его было не столько готовности, сколько озабоченности.

Толпа уже выкатилась во внутренний двор. Голоса и валивший из каждого рта пар заполнили все замкнутое пространство.

На южной стене замка стояли на страже два воина. Круглая башенка, из которой они смотрели, была открыта всем стихиям, но разрешалось изредка пригнуться за парапетной стенкой, чтобы укрыться от ветра и погреть руки над небольшой жаровней. Огни мешали им что-нибудь разглядеть во мраке, но в ночь Рождения Зимы важнее всего иметь свет и тепло.