Стивен Эриксон - Буря Жнеца

– Похоже, ты добиваешься, чтобы я взял тебя силой. Сорвал одежки собственными руками, швырнул на койку…

– Ну, мне пора.

Таралек Виид когда-то мечтал о том – ныне неизбежном – мгновении, в которое Икарий Хищник жизней ступит на песок арены под рокот приветственных кличей ничего не ведающих зрителей – кличей, которые быстро превратятся в крики удивления, а потом – вопли ужаса… О мгновении, в которое проснется и сорвется с привязи его ярость.

И начнется кровавый конец мира. Императора, дворца, города, сердца империи.

Но Рулад ведь не умрет. Уйдет на навсегда. Каждый раз он будет вскакивать. Две силы сойдутся в бесконечной схватке. Пока… можно ли убить Икария? Может он умереть? Он же не бессмертный – хотя можно было бы возразить, что его ярость – это ярость жертвы, поколение за поколением восстающей против неравенства и несправедливости – а этому никогда не будет конца.

Нет, сколько бы Таралек не подгонял мысли, они неизменно останавливались в одной точке. Рулад сумеет убить Икария. Сотня схваток, тысяча – нарастающий посреди засыпанного пеплом континента хаос поразит сердце Икария, остановит его ярость. Тогда Хищник может стать жертвой. Пасть.

Да, в этом есть логика. Жертва может придти во гнев, но жертва осуждена оставаться жертвой. Таков извечный цикл, ожидающий любую культуру, цивилизацию. Мы видим его столетие за столетием. Природная сила, сердцевина всего существующего желает выживать, просто выживать. Для этого нужно питаться плотью жертв. Все большего числа жертв…

– Это азы жизни, – сказал Старший Оценщик, склонившийся перед миской с чистой водой, чтобы наложить новые краски на лицо. – Жизнь двигается вперед, когда ей удается. Жизнь останавливается или сворачивает в сторону, когда встречает сопротивление. Прогресс, Таралек Виид, означает путешествие, но не обязательно с одинаковой скоростью. Таковы рост и старение индивида. Хотя индивид слишком быстро оказывается в саване. Нет, истинное путешествие – это размножение, когда каждое поколение оставляет несметные массы семян, и каждое из них может преуспеть – более или менее. Кроме тех семян, что остаются на бесплодной обочине. Конечно же, не дано разуму одного человека мыслить в терминах множества поколений – но для каждого вершиной жизни представляется необходимость оставить после себя семя. Все прочие заботы служат восхождению к вершине, лишь на миг затемняя главную задачу. Добывание пищи, защита имения, поддержка семьи, родичей и друзей, попытки перекроить мир на удобный манер, населить его предсказуемыми людьми. Это, если вам угодно, путешествие в поисках комфорта.

Таралек Виид отвернулся к окну. Там стоял финед Варат Таун, высматривавший кого-то внизу. – Монах, – прохрипел Таралек, – в моем племени все, тобой описанное, было лишь частями войны, бесконечной вражды. Каждый испытывал отчаяние и зависть. Никакой любви, никакой преданности. Никому нельзя было полностью довериться, потому что сама земля шаталась под ногами. Не было ничего постоянного. Ничего.

– А тут есть, – сказал Варат Таун. – Воин Геделанак мертв. Пришел черед парня по имени Пудинг, того, быстрого и хвастливого.

Таралек кивнул: – Теперь ты, финед, мыслишь как я. Мы с тобой видели Икария во гневе. Но император, этот Рулад…

Монах издал непонятный трубный звук, подскочил на табурете – отвернув лицо от обоих спутников – и обхватил себя руками.

Варат Таун поморщился, сделал шаг: – Старший Оценщик? Жрец? Что-то не так?

Тот яростно затряс головой: – Не надо, прошу. Сменим тему. Благой Боже, я почти сдался – видите, я чуть не поддался смеху! Увы, мне не удается сдержать себя!

– Ты думаешь, что твой бог непобедим.

– Да, Таралек Виид. О да. Не сказано ли, что Рулад безумен? Сведен с ума бесконечными смертями и воскресениями? Что же, друзья, я открою вам: мой бог – Хищник Жизней, мой возлюбленный бог – он тоже безумен. Не забывайте, что именно Икарий прибыл сюда. Не Рулад, а мой бог совершил странствие. Чтобы насладиться своим безумием.

– Рулад…

– Нет, господин Таун. Рулад не бог. Не бог. Он проклятое существо, смертное, как я и вы. Его сила в мече. Это важнейшее различие, друзья мои. Но достаточно, иначе я нарушу клятву. Вы слишком погрязли в страхах и опасениях. Мое сердце разорвется!

Таралек смотрел на дрожащую спину монаха. «Нет, Старший Оценщик, это ты сошел с ума. Поклоняться Икарию? Будет ли гралиец поклоняться гадюке? Скорпиону?

Духи песка и камня, я больше не могу ждать. Давайте покончим со всем».

– Конец, – провозгласил монах, – будет неожиданным. Находите утешение хотя бы в этом, друзья.

Варат Таун спросил: – Когда вы пойдете смотреть схватки?

– Если вообще пойду смотреть – а я еще не решил – то пойду, разумеется, на Тоблакая, пробормотал Старший Оценщик, наконец-то справившийся с весельем (он обернулся и теперь поглядел на финеда спокойными, мудрыми глазами). – На Тоблакая.

Рулад Сенгар, Император Тысячи Смертей, стоял над трупом третьей жертвы. Он был забрызган кровью – не своей – и меч дрожал в его руке. Он смотрел вниз, на спокойное лицо с закрытыми глазами, а толпа радостно выкрикивала одобрения, озвучивала его горький триумф.

Стена шума обрушивалась – и разделялась надвое, оставив его нетронутым. Он отлично понимал: это ложь. Всё – ложь. Вызовы, не несущие реальной угрозы. Триумф, на самом деле бывший поражением. Слова канцлера и горбатого, уродливого Цеды. Все лица, уставившиеся на него, сливаются в одно. В маску, в мертвую вещь, таящую под собой наглый смех, подлую ухмылку. Если сама смерть надсмеялась над ним, чего ждать от людей?

Когда он в последний раз видел на лице подданного подлинное чувство? Когда он не видел в них подданных. Когда они не были подданными. Когда они были друзьями, братьями, отцами и матерями.

«У меня есть трон, есть меч. Есть империя. Но у меня нет ничего».

Он так хочет умереть. Настоящей смертью. Пасть, не обнаружив себя лежащим в призрачной плоти на берегу острова жестокого бога.

«Но в этот раз будет иначе. Я чувствую. Что-то… будет иначе».

Игнорируя толпу, выкрики которой теперь звучали истерически, Рулад прошелся по арене, разрывая мерцающие волны исходящего от песка жара. Разбрызганную кровь почти смыл его собственный пот, сочащийся между потемневших монеток, блестящий на неровных рубцах. Кровь и пот смешались в поток прогорклой победы, лишь на краткое время способный запятнать золотой доспех.

Канцлер Трайбан Гнол не понял бы его мыслей. Рулад уверен. Золото и серебро презирают мелкие обманы смертных. Карос Инвиктад тоже не понял бы этого.

Рулад во многом восхищается Великим Изменником, Теолом Беддиктом. «Беддикт, да. Брат почтенного воина, с которым я имел честь встретиться. Однажды. Брюс Беддикт, победивший меня по-настоящему; в этом он отличается от всех иных людей. Карос Инвиктад хочет вытащить Теола на арену, выставить перед Императором на позор, заставить слушать озлобленные крики алчной толпы. Карос Инвиктад думает, что подобное представление унизит Теола Беддикта. Но если Теол подобен Брюсу, он будет просто стоять с улыбкой на лице, и улыбка станет его Вызовом. Вызовом мне. Приглашением устроить экзекуцию, разрубить его на куски – ведь с братом у меня не вышло. Да, я прочитал бы в его глазах понимание…» Рулад отказался. Оставил Теола Топлякам, этому цирку дикости, сборищу игроков.