Александр Бруссуев - Не от мира сего 2

— Вот оно как! — сказал, подошедший и все еще прихрамывающий Пермя, указывая на валяющегося посреди полянки лешего, но старуха Урд жестом попросила не шуметь.

В это же самое время Скульд шептала ливу:

— Вам нужно подкрепиться с дороги, отдохнуть, как следует, а потом решить, что делать дальше.

— А баня у вас имеется? — так же шепотом спросил Илейко.

— Для вас организуем, — заговорщицки подмигнула девушка.

Каким-то образом прямо над Мишкой установился стол с доброй и непритязательной едой, в солонки ссыпалось много соли, так что люди, вдруг, почувствовали, что голодны просто неимоверно. Илейко помнил, что Пермя отправился в это путешествие со вполне определенной целью, но тот почему-то не торопился задавать свои вопросы. Успокоив разгулявшийся аппетит, они подняли кубки, намереваясь как-то словами отблагодарить хозяек.

— Вот я и вижу, кто перед нами, — опередила их Верданди. — Под сенью этого дерева могут сидеть только те, чей путь бесконечен, как бесконечно познание.

— А к лежачим эти слова относятся? — поинтересовался Пермя, намекая на продолжающего спать под столом лешего.

Женщины посмеялись и кивнули головами: пусть и Мишка — тоже герой.

— Древо Иггдрасиль — это символ, самый живой символ для тех, кто может укрыться под его кроной, — добавила Скульд. — Не каждому это удается. Просто находиться под деревом и не думать, сколько плодов с него можно собрать, какое количество досок напилить, или, на худой конец, дров заготовить.

— Вы передайте своему товарищу, чтоб он голову не ломал над толкованием, — сказала старуха Урд. — Все равно не догадается.

— Неправда ваша, — раздался голос из-под стола. — Я видел камни с руническим санскритом. Я помню знаки. И чтобы вы не сомневались, скажу.

— Ты сначала выберись наружу, — произнесла Урд. — Не то посчитаем, что все это сонный бред.

— А вот и выберусь, — и Мишка полез, используя вместо путеводной нити, почему-то, ноги Скульд. Та засмеялась, вызвав тем самым некоторое смущение у представшего перед публикой лешего.

— Ой, — сказал он. — Ноги перепутал. Я по вам, дамочка, выбраться хотел.

Хийси кивнул в сторону Верданди. "Кто бы сомневался", — вздохнула старуха Урд.

— Ищи — и обрящешь, — провозгласил Хийси. — Такой лозунг в приблизительном переводе (Ing — идти, trasa — двигающийся, живое существо, ir(l) — владеть, в переводе с санскрита, примечание автора).

— Пусть будет так, — согласилась Урд.

Они ели рыбу, закусывали черным ржаным хлебом, пили хмельной мед и говорили о чем попало. Женщины, конечно, все знали о пережитых путниками невзгодах и трудностях, а мужчины — совсем ничего про гостеприимных хозяек.

— К нам теперь редко кто заходит, — сказала Верданди. — А раньше и Боги заглядывали.

— Боги? — встрепенулся Пермя.

— Бог, — ответила Верданди, улыбаясь. — Один. Другие не боги — они просто обладают некоторыми необычными для людей способностями.

— А Аполлон заходил? — поинтересовался Мишка.

— Она же сказала! — позволила выказать свой нрав Урд.

Потом была баня, в которой даже неизбалованный банными церемониалами Хийси обмяк и блаженно прикрывал глаза. Норны, три женщины, наделенные даром определять судьбы мира, людей и даже Бога, им не мешали. Хотя, никто бы не обиделся, если бы кто-то из них, Верданди, слегка побеспокоила парильщиков.

Тем временем наступила ночь, небо раскинулось звездами, подмигивающими и, как считается, безучастными к людским радостям и печалям. Может, этим они и притягивают взгляды. Впрочем, вряд ли. Можно утомиться смотреть на разбросанные камни, пусть даже зазывно блестящие своим гранями с вкраплениями слюды, но устать глядеть на звезды невозможно. С этим безоговорочно согласны, например, догоны, дикие черные люди, не ломающие головы себе и соседям над тайнами Мироздания, а поступающие так с помощью каменных топоров. Вообще-то соседей не так, чтобы много на плато Бандиагара, где у них обустроены стойбища в стране с труднопроизносимым названием Мали.

Тупые дагоны оказываются гораздо смышленее прочего цивилизованного мира, потому как не имеют письменности, но зато имеют устные предания о детальном строении звездной системы Сириуса, как то: период обращения звезды-спутника Сириуса, белого карлика, 50 лет по орбите, а также вращение его вокруг своей оси. Им все равно, что сплюнуть, называя Сириус В центром звездного мира, рисуя пальцем в козьем навозе планеты вокруг нее, особо выделяя одну — По Толо. Подумаешь, что ничего этого не видать обычным невооруженным взглядом, в случае "вооружения" оного все равно глаза разбегаются. Дагоны вообще-то не все астрономы, вернее — все не астрономы. Им совсем по барабану, в который стучит голый кривляющийся шаман, другой космос, даже ближайший, только Сириус подавай.

Вот поэтому и не удивительно, что переродившиеся после бани гости задержались под небом, разграниченным напополам кроной могучего дерева Иггдрасиль. В отличие от черных дагонов они, не сговариваясь, обратили свои взгляды на созвездие Вяйнемёйнена, получившее совсем другое название стараниями общества рабовладельцев. Замечательный лекарь из Дакии по имени Орфей, достаточно буйный для того, чтобы не подчиниться церкви, но недостаточно божественный, чтобы возродить свою Эвридику, с отчаянья зафилософствовал.

Дело-то житейское, если человек начинает думать, у него имеется прекрасный шанс эти думы оформить в свое понимание вселенной. В себе такое дело хранить не удаётся, это и ежу понятно. Орфей был, как уже оговорено, лекарем, что позволяло ему быть достаточно мобильным и выступать перед собирающимися в свободное от трудов время людьми. Его с интересом слушали, потому как своим искусством помощи больным он снискал всеобщее уважение и даже восхищение. Этим он был сродни Вяйнемёйнену, разве что аккомпанировал себе, типа "арфой", а не "кантеле".

Впрочем, кто знает, где болтался Вяйнемёйнен, пока был молодым. Не в те года, когда он совершал свой 40 летний поход на Родину (см также мои книги "Радуга 1, 2", примечание автора), а ранее. Орфей — это же не имя и даже не должность. Это социальный статус (orpo — сирота, в переводе, примечание автора).

Люди в былые времена редко подчинялись стадному инстинкту, потому как не было методов всеобщего оболванивания, и если жадность не довлела над ними, некоторые начинали тоже думать. А если эти думы инициированы выступлениями Орфея, то образовывались единомышленники. Властьимущие такое дело не поддерживали. Им-то, убогим, чужой мыслительный процесс навевает тревогу и опасность. Им-то, убогим, важно одно: на любой вопрос всегда найдется удобный для них ответ. А если вопросы выбиваются из этих достаточно узких рамок — стирай память о них всеми демократичными методами с поистине демонским энтузиазмом.