Стивен Эриксон - Дань псам

— Неужели?

— Это будет Ханут Орр. Он предназначал вас ему. Он отдал вас — вот еще одна причина гнева Орра. Он сбежал, ибо понял — я ему не позволю.

— Значит, сегодня ночью вы оберегали мою честь. Вместо Горласа.

— И не справился. Ханут порочит вашу репутацию в этот самый момент. Когда я сказал «используйте меня, Чаллиса», я был честен. Даже сейчас вы можете повелеть мне пойти и отыскать Ханута — да, я могу догадаться, где он сейчас — и вызвать на дуэль. Я убью его ради вас.

— Моя репутация…

— Она уже погублена, Госпожа Видикас. Мне очень жаль. Скажите, чего ожидаете от меня. Прошу.

Она молчала. Ей нелегко было мыслить ясно. Последствия обрушились лавиной, похоронив ее, выбив воздух из легких. Да, похоронило то, что даже не случилось.

Пока.

— Я попробую свободу, вами предложенную, Шарден Лим.

Он встал, опустив руку на эфес рапиры. — Миледи.

«Ох, как благородно». Она фыркнула и тоже встала. — Ты выбрал неверное оружие.

Его глаза расширились. Удивление истинное или наигранное? Не таится ли искра торжества в его синих, таких синих глазах? Она не смогла понять. И это пугало ее. — Шарден…

— Миледи?

— Ни на что не надейся. Ты понял?

— Понял.

— Я не освобожу сердце только для того, что сковать снова.

— Разумеется, нет. Это было бы безумием.

Она всмотрелась в него снова, но не вынесла никакого нового понимания. — Рада, что не напилась, — произнесла она. Он поклонился.

Одним движением превращая ночь супружеской измены в нечто… благородное.

Ночь простерлась над Даруджистаном тонким ослепляющим туманом, и люди медленно бредут по улицам или таятся в переулках. Некоторых, словно мошек, влекут освещенные участки, призывает немолчный свист газа на железных столбах. Другие стараются оставаться в темноте, пока какой-нибудь чертов черепок или гравий не заскрипит вдруг под ногами, выдавая их. И везде можно заметить блеск красных глаз или услышать шелест хвостов.

Свет сочится сквозь ставни и мутные окна; но не обращайте внимания на свет и мирный сон и беседы и все, что может открыть вам ночная иллюминация! Впечатления эти, скучные и тусклые, обязательно вскоре исчезнут из памяти.

Женщина, в рассудке которой черным, но ярким пламенем горит свобода, выгибает спину, когда второй в ее жизни мужчина входит в нее; Горлас, в конце концов, использовал для ЭТОГО пальцы, а пальцы не сравнятся с… о боги!

Но оставим их — верно, воображение поможет нам воспроизвести все эти неловкие дерганья и странные звуки и движения рук, касающиеся здесь и там, а потом и тут… хватит! Идемте во тьму истинную, к человеку без пальцев, что охотится за новой жертвой.

К новому имению и капитану Торвальду Ному, начальнику Стражи Имения — еще миг, и он передаст на ночь всю его безопасность в очень умелые руки Скорча и Леффа (да, он уже хорошо потрудился сегодня, все такое). Ном медлит, вглядываясь в черную пароконную повозку, въехавшую во двор, и в щелочках глаз его блестит подозрение, любопытство и зудящее предощущение… чего-то такого, когда фигура в плаще и под капюшоном показывается на свет — и подобно дурной мысли быстро скользит по ступеням в дом. Кто же… не задумывайся, Торвальд Ном! Иди к себе, домой, к любящей и вполне очарованной жене. Ни о чем не думай, кроме как о ней, на всем пути своем!

Стражник, которого по временам одолевает боль в груди, опрашивает завсегдатаев одного из баров, ищет свидетелей, которые могли бы опознать человека, что преследует людей в темных аллеях, забивает до смерти. Неужели никто не вступился за бедных жертв? «Ну, видишь ли… они нам самим не больно-то нравились… понимашь…»

В крипте (разумеется, до раздражения хорошо освещенной) сидит человек и замышляет падение города, которое начнется с горстки малазан, и сидит он весьма довольный отсутствием теней и всякой иной смутности, налагаемой на реальность. На Утесах кроты забылись сном на тонких подстилках, Бейниск сидит около постели Харлло, чтобы послушать новые истории про Даруджистан, ибо Бейниск родился на Утесах и никогда их не покидал, и глаза его сияют, пока Харлло шепчет о богатствах всякого вида, о восхитительной еде и чудных зданиях и статуях и повсеместном голубом огне; и не скоро заснут они — Харлло на хромой кровати и Бейниск на полу рядом; а напротив Веназ будет фыркать, выражая ненависть к Бейниску и новому любимчику Бейниска, ведь лучшим привык быть Веназ, но Бейниск предатель, врун и еще хуже, и однажды Харлло за все заплатит…

Ведь Харлло прав. Он тот мальчишка, что привлекает к себе хулиганов, словно магнит железяки, и это жестокий факт, что детей такого рода легион, и это божье благословение, что столь многие выживают и вырастают и отплачивают обидчикам, далеко уступающим им в уме — но это утешение горькое и далеко не столь приятное, как казалось им.

Так назад в Даруджистан, с облегчением. Пусть мать Великих Воронов взлетает в небо с башни имения Барука, и пусть следит за ней со злобным удовлетворением из озаренного искрами дымохода неуклюжий перекормленный демон. Это была ночь, подобная всем прочим: узоры ожиданий и замыслов, откровений и беспокойств. Поглядите вокруг. Поглядите вокруг! Со всех сторон тьма и свет, тьма и свет! Каждый шаг делается в расчете на твердую почву, готовую встретить ногу. Каждый шаг — один за другим — еще и еще, и никаких опасных расселин впереди, о нет!

Шаг за шагом, еще и еще, шаг…