Стивен Эриксон - Дань псам

Братья казались задумчивыми, словно они вырабатывали возможные ответы. Но затем поглядели друг на друга и расплылись в улыбках. Амба фыркнул и утер тылом ладони сопли с верхней губы.

— С ума сойти, — прошептала Наперстянка.

Квел спросил: — Картограф, ты нам какие-то врата нарисовал?

— Да, хотя без чар. У меня нет силы. А у вас есть.

— Может быть, — задумчиво протянул Квел. — Но я ничего не узнаю на рисунке. Это заставляет нервничать.

Картограф обошел рисунок и указал костлявым пальцем на дальний край: — Видите прямую, широкую борозду? Все прочие впадают в этот путь, в нужный нам путь. Лучшая карта показывает верное направление. Лучшие карты ведут вас к желанной уели.

Рекканто Илк озадаченно чесал голову. — Но разве не все карты такие? О чем ты бестолкуешь?

— Не все карты, — поправил Картограф, покачивая головой (ничего не бывает более торжественного, подумала Наперстянка, нежели качание головы мертвеца). — Объективное отражение — лишь одна часть картографии, и притом не самая важная часть.

— Как скажешь, — отозвался Квел. — Но мне не по себе.

— У вас мало выбора, Колдун. Повозка сломана. Супружеские споры выходят далеко за границы городка, скоро они охватят весь остров сполохами разноречивых воспоминаний кто-что-сказал.

— Он умнее, чем был раньше, — заметила Финт.

— Точно, — поддакнул Илк.

— Я собрал свое «я». — Картограф снова улыбнулся. Все попятились.

— Как так получилось, — спросил Квел, — что раньше ты не выказывал особенных талантов?

Труп приосанился. — В путешествии я выказал множество талантов, и каждый в соответствии с ситуацией. Неужели вы забыли кокосы?

Финт закатила глаза: — Как бы мы могли забыть кокосы?!

— К тому же, — подытожил Картограф, — как незваный гость, я стараюсь внести свой вклад в предприятие. — Ободранная рука указала на схему в пыли. — Вложите в это силу, Мастер Квел, и тронемся в путь.

— Туда, где сможем остановиться на время?

Картограф пожал плечами: — Не могу предсказать все ожидающие нас ситуации. Только то, что в общем и целом они будут не особенно угрожающими.

Квелу, казалось, снова нужно было пописать. Вместо этого он повернулся к карете: — Все на борт. Чудная, ты снова со мной. Как и ты, Маппо. — Он помедлил. — Остальные готовьтесь.

— К чему? — спросил Грантл.

— Ко всему, разумеется.

Рекканто, вышагивая на негнущихся ногах, похлопал здоровяка по спине: — Не беспокойсь, друг, ты мало — помалу привыкнешь. Если раньше не помрешь.

Картограф принес веревки. — Кто будет так любезен привязать меня к колесу?

Ночь простерлась над Обжитой Равниной. Однако звезды великого купола небес светят тускло и мутно, как бы не желая обнажать острия лучей перед странно тяжелой тьмой. Этой ночью не воют койоты. Ослепшие волки бегут в бесформенном ужасе, и сердца некоторых разорвутся на бегу.

К югу от западной гряды Гадробийских холмов одинокая закованная в кольчугу фигура замедляет шаги, увидев наконец слабое сияние — вечно стучащее сердце великого, легендарного города.

Даруджистан.

В трех лигах на запад от него трое странников смотрят на то же сияние, и в глазах одного — спутники их не видят — разлился такой ужас, такое отвращение, что душа более слабая уже погибла бы. Рука в боевой перчатке то и дело касается кожаной рукояти меча.

Он говорит себе, что свершенная месть равна возвращению покоя. Но даже он сам не верит в это. За границей ожидающего его города будущее стало пустотой, бездной — и он верит сейчас, что никогда не увидит его, не падет в бездну.

Но, при всем кипении воли и силы разбросанных по равнине странников, не они стали причиной густой, ощутимой тишины.

Менее чем в лиге впереди троицы семь Гончих разбежались вдоль гребня холмов, зловещие глаза устремлены на сияние города.

Звери наделены способностью уловить стук кроличьего сердца за половину лиги; они отлично слышат двенадцать призывных ударов колокола, означающих наступление полуночи.

И тут же семь Псов поднимают большие головы и воют.

Звезды содрогаются, сжимаются сверкающими точками. Верховный Король замирает с поднятой ногой; древняя, упрямая кровь в венах и артериях внезапно обращается в лед. Ибо, в первый раз за весь путь, Каллор познал мгновение страха.

Длинная голова Ущерба вздергивается, животное переступает ногами. Сидящая на коне Семар Дев отчаянно вцепляется руками в Карсу, чтобы не упасть на землю, и чувствует, как напряглись мускулы могучего воина.

Впереди Скиталец замирает, ссутулившись, словно все семь воющих зверей уже бросились ему на спину. Затем вздрагивает и продолжает путь.

На углу ворот, обращенных к южной равнине, похожий на жабу демон поднимает голову. Напрягаются заостренные уши.

Потом вой постепенно затихает, и демон успокаивается.

Хотя он уже может ощутить содрогание самой земли, дрожь в костях. Стук тяжелых лап по далекой почве.

Все ближе и ближе.

В городе за спиной Чилбеса звонко отбивает колокол. Очередной фестиваль почти окончен. Последний день во имя Геддероны. Последняя ночь, завершение бездумного праздника.

Танцуйте, танцуйте.

Ведь, как знает каждый, всё, что видим мы вокруг себя, будет длиться вечно.

Восторг возносит нас, а горе, уж будьте уверены, подавляет. Представьте лесоруба, вставшего лицом к чаще с топором в руках. Еще миг — и он двинется вперед. А теперь представьте первую линию деревьев, крепко держащихся корнями за землю, но беспомощных перед человеком. Не ускорят бег соки, струящиеся по корням, не забьются в страхе согретые солнцем листья. Мир не изменит свойств своих. Что же можно поделать? Ничего нельзя, ясное дело. Лесоруб машет топором, быстрым как молния и прекрасно-равнодушным, и не слышит жалобного хора.

Что это, нелепая выдумка? Для некоторых — вероятно, для многих — так и есть. Но помните: сочувствие — не игра.