Стивен Эриксон - Дань псам

— Ух ты, — сказал Мастер Квел.

«Это же он, точно! Тот караванный охранник, единственный выживший при осаде Капустана. Как его имя…?»

— Это не для тебя, Грантл, — заявил Мастер Квел.

— Почему же?

— Есть много разумных причин тебе отказать. Погоди немножко, и я вспомню все.

Злая улыбка обнажила звериные клыки.

— Трелль еще внутри, — сказал Илк. — Позвать его, Квел? Нам ведь пора отправляться?

— Грантл…

— Я хотел бы записаться в дольщики, — сказал караванный охранник. — Как вон те новобранцы, что позади вас. Та же оплата. Те же правила.

— Давно ли ты выполнял приказы, Грантл? Уже несколько лет ты командуешь охраной. Не думаю, что мне хочется спорить из-за каждого слова.

— Никаких споров. Я не намерен вам противоречить. Всего лишь дольщик. Простой дольщик.

Дверь таверны открылась, показался Маппо Коротыш.

Взгляд его скользнул по Грантлу — и вернулся. Глаза сузились. Он посмотрел на Квела: — Этот поедет с нами? Отлично.

— Ну…

Трелль подошел к фургону и вскарабкался наверх, под скрежет рессор занимая место рядом с Гланно. Поглядел вниз: — Вероятно, нам понадобится кто-то вроде него.

— Вроде? — спросила ведьма Наперстянка.

— Солтейкен, — пожал плечами Маппо.

— Не совсем так, — спокойно заметил Грантл, вознамерившийся подсесть к Треллю.

Мастер Квел посмотрел ему в спину, вздрогнул и произнес: — Все на борт. Вы, два Бревна, будете впереди. Ведьма, ты со мной внутри. Предстоит беседа. И ты залезай, Маппо. Мы не возим пассажиров сверху. Слишком опасно.

Финт села рядом с Гланно Тряпом.

Поднялись тормоза. Гланно оглянулся на спутников, вцепившихся в разнообразные скобы на боках фургона, оскалил зубы и дернул поводья.

Лошади с визгом рванули.

Мир взорвался вокруг.

Сияй же, благое солнце, над градом чудес, в коем все исполнено значения. Брось ярый взор на толпы, на множества, снующие туда и сюда в повседневных заботах. Излей тепло в поднимающиеся испарения грез, надежд, страхов и страстей, что возносятся ввысь, летят на крыльях вздохов и выдохов, отблескивают во взорах ищущих и уклончивых, отзываются эхом толчеи голосов. Узри улицу, по которой идет человек, в прошлый раз проходивший по ней гораздо более юным. Теперь он не юнец, о нет. А там, на соседней улице, вдоль лотков, усыпанных иконами, фигурками и амулетами тысяч культов — в большинстве своем давно исчезнувших — бредет женщина, путь которой пересекся с путем этого человека… теперь уже годы назад. Она также не чувствует себя юной, словно желание наделено щупальцами, пронизывающими камень и кирпич, обвивающими ничего не замечающих людей — что же, возможно, щупальца сумеют встретиться и перевиться, формируя нечто новое, драгоценное и опасное, как ядовитый цветок?

По другому кварталу города шагает иноземец, впечатляющее существо, высокое и мускулистое, отлично вылепленное, да, его кожа оттенка полированного оникса, а очи подобны миндальным орехам с проблесками золота, и многие взоры обращены на него, где бы он ни шел. Но он не замечает посторонних, ибо ищет новую жизнь — и, вполне вероятно, найдет ее в этом славном, экзотическом граде.

В бедной части района Гадроби женщина, истощенная и изношенная, высокая и худая, склонилась над узкой полосой сада и вдавливает плоские камни в темную землю, создавая узор. Столь многое нужно подготовить, чтобы получить от земли все, что она способна дать; способы эти загадочны и таинственны, и она работает словно в дреме, пока не проснулся муж, костистый монстр, полный страха и ненависти, и сны его воистину темны — само солнце не сможет осветить углы его души.

Другая женщина отдыхает на палубе вставшего на рейде корабля. Она чувствует в городе падших сородичей и, раздражаясь, думает, что с ними сделать. Возможно, вообще ничего. Однако нечто надвигается, и разве она не проклята излишком любопытства?

Торговец железом проводит переговоры с очередным инвестором, ни много ни мало как новым членом Совета и, по всеобщему мнению, лучшим дуэлянтом всего Даруджистана; в результате решено, что юный и амбициозный Горлас Видикас получит в распоряжение железные копи в шести лигах к западу от города.

Дряхлая телега катит по дороге мимо Майтена, огибает озеро, и на дне среди грязных одеял можно различить тельце избитого, все еще лишенного сознания ребенка. Но уже решено — на достаточном основании — что он будет жить. Бедняжка!

Видите ли, эта дорога ведет в одном направлении, к одной участи. Старый пастух удачно сторговался и уже схоронил наличные под задним крыльцом хижины, в которой проживают он и больная, надорванная семью выкидышами жена — если таится злость в глазах ее, обращенных на мир, то чему тут удивляться? Но он будет добр к ней в эти последние усталые годы, о да, будет; он отложил медную монетку, которую на закате бросит духам озера — древнюю, почернелую монетку с профилем человека, которого пастух не узнал — и не мог узнать, ибо лицо это принадлежит последнему Тирану Даруджистана.

Телега катится, всё приближаясь в копям.

Харлло, столь полюбивший солнце, приговорен к жизни во тьме и, возможно, никогда снова не узрит благословенного дневного света.

Озерная гладь блестит золотыми слезами.

Как будто солнце сумело на миг ослабить ослепительное сияние и, на один этот миг, поплакать над участью ребенка.

Полоса земли, вся трава на которой была вытоптана, могла показаться следом стада бхедринов, если бы не две невероятно широкие колеи от утыканных шипами колес. Там и тут виднелись груды мусора; иногда попадались и полуразложившиеся трупы. Вороны и стервятники уже завели свои танцы среди мусора и падали.

Скиталец ссутулился в семиградском седле. Совсем рядом с его пегим мерином шагал длинноногий, тощий и злобный джагский жеребец, которого, по словам ведьмы Семар Дев, звали Ущербом. На его спине она казалась ребенком. Настоящий хозяин зверюги был где-то впереди — то ли шел по следам скатанди и чудовищной повозки Капитана, то ли уже поджидал их в засаде. Так или иначе, она была уверена, что столкновение неизбежно.