Брайан Крэйг - Пешки Хаоса

— Если Нимиан может по своему капризу распоряжаться даже Гавалоном Великим, — прошептал Дафан, сам изумленный своей способностью вообще обсуждать такие вещи, тем более, говорить о них спокойно, — то мы с тобой можем оказаться в очень опасной ситуации.

— Мы уже в ней оказались, — напомнила Гицилла. — Но нас бы здесь вообще не было, если бы Нимиан не появился и не помешал имперским солдатам сделать то, что они собирались. Мы должны каждую прожитую минуту считать чистой удачей, независимо от того, что может принести будущее. Если нам суждено умереть этой ночью, мы все-таки сумели прожить на один день больше, не так ли?

— Ты это имела в виду, когда говорила Нимиану, что «когда» не менее важно, чем «как», — прошептал Дафан. — И, конечно, ты права. Но нам придется нелегко, да?

— Я не знаю, — сказала Гицилла, едва заметно пожав плечами, но ее голос больше не звучал как ее собственный. — Может быть, это будет легче, чем мы думаем, если только мы научимся смотреть на это с правильной точки зрения. Если разобраться, когда ты все равно должен гореть, уж лучше гореть ярко.

Сейчас Гицилла казалась гораздо выше, чем тогда, когда вышла из дома, ее глаза снова ярко сияли.

Гицилла была по-прежнему красива, но Дафан боялся, что ее красоте не суждено сохраниться надолго. Видя, что занятия магией сделали с Малдайаком и Абдалкури, не говоря уже о самом Гавалоне Великом, Дафан думал, что едва ли она с возрастом сохранит красоту так же, как женщины, которые не были Сновидицами Мудрости.

— Я боюсь, — признался Дафан. — Если бы я был уверен, что эта яркая лошадь будет слушаться меня, то, наверное, не удержался бы от того, чтобы ускакать как можно дальше. Но это лошадь Гавалона, и пока я езжу на ней, наверное, я тоже принадлежу Гавалону.

Солнце уже заходило, день, как казалось Дафану, промелькнул очень быстро, и солнечный диск вот-вот должен был исчезнуть с неба. Гицилла оглянулась, вероятно, надеясь увидеть гиганта, которым, по ее словам, стал Нимиан, но на равнине не было заметно никаких признаков движения.

Дафан посмотрел в небо, на котором уже появилась первая луна, и на востоке робко замерцали несколько звезд. Он пытался оценить могущество той силы, которая могла двигать звезды — Гавалон называл ее варп-штормом — но глаза простого смертного человека не могли справиться с этой задачей.

— Какие бы корабли ни спустились с неба, для нас это не значит ничего хорошего, да? — спросил он. — Кому бы они ни служили, они принесут с собой лишь разрушение.

— Возможно, — сказала Гицилла. — Но у Империума есть лишь огневая мощь. У нас же есть кое-что лучше.

— Лучше? — спросил Дафан, думая, почему же он единственный, кто не растет под влиянием Нимиана. — Или хуже?

— Конечно лучше, — убежденно ответила Гицилла. — Мы здесь жертвы. Мы заслуживаем помощи, и будем благодарны за любую помощь, которую сможем получить, какой бы пугающей на вид она ни казалась.

— Полагаю, мы должны делать то, что должны, и надеяться, что все будет хорошо, — согласился Дафан, — независимо от того, насколько страшным все кажется сейчас. Ведь Нимиан становится не только больше, но и… страшнее?

— Видел бы ты, как он рвал на куски этих птиц, — сказала Гицилла, содрогнувшись, казалось, не столько от страха, сколько от удовольствия. — Он съел уже раз в десять больше своего веса с тех пор, как мы встретили его. Я не слишком хорошо знаю, на что способна имперская огневая мощь, но уже начинаю представлять, на что может быть способен Нимиан, когда полностью вырастет.

Сейчас, когда солнце заходило, глаза Гициллы сияли еще более ярко, и Дафан почувствовал, что она снова ускользает в то странное состояние, которое он так и не мог понять, не говоря уже о том, чтобы разделить его с нею. Сейчас ее слова звучали пророчески; она росла внутренне так же, как и внешне, с того момента, как Нимиан ворвался в их жизнь.

— Сможем ли мы пройти через это и уцелеть? — спросил Дафан, надеясь, что он сейчас говорит с кем-то, способным дать более точный ответ, чем деревенская девушка.

— Это неважно, — сказала она. — Важно лишь, какой вклад мы сумеем внести. Мы должны максимально использовать каждую драгоценную секунду и ни о чем не жалеть.

Дафан подумал, что ей сейчас легко говорить, ведь она больше не была той Гициллой, которую он знал всю свою недолгую жизнь.

Сам же он все еще отчаянно хотел жить, и эта жажда жизни была далеко не утолена.

— Я ПРОСТО не могу подобраться к нему, ваше превосходительство, — смущенно доложил Керфоро. — После того покушения телохранители Баалберита стали еще более бдительны, чем обычно, и сам факт того, что каждый инквизитор в Состенуто убежден, будто контакт с Имперским Флотом непременно состоится, вызвал настоящий взрыв религиозности.

Шпион потел и неловко переминался — вполне понятно, учитывая, что Орлок Мелькарт решил встретиться с ним в застенках главной тюрьмы Состенуто.

Обстановка в помещении не была чрезмерно угрожающей, ее можно было даже назвать торжественной, но большую часть времени эта комната выполняла функции гауптвахты, и находилась лишь в нескольких десятках шагов от бесконечно более неприятных помещений, обитателям которых редко удавалось выйти оттуда живыми.

Накануне массовых казней в тюрьме всегда устраивали праздничный прием, на котором Мелькарт оказывал небольшие милости членам своего внутреннего круга и хорошо проявившим себя слугам, но губернатор редко развлекался с заключенными, неважно, насколько симпатичными они могли быть. Он предпочитал рассматривать такие вечеринки как еще одну возможность извлечь выгоду. Тем более, Мелькарт был убежден, что туземные женщины обязаны своей красотой, какова бы она ни была, порче Хаоса, и поэтому они очень опасны для честных мужчин, даже в том случае — возможно, особенно в том случае — если этим женщинам предстоит быть повешенными или сожженными наутро.

— Взрыв религиозности? — повторил Мелькарт, усмехнувшись. — Как-то не очень себе это представляю.

— Тогда, вероятно, вы не знаете, какой властью обладает Верховный Инквизитор Баалберит над своими людьми, ваше превосходительство, — сказал Керфоро. — Мы с вами склонны считать, что видения накачанного наркотиками псайкера бессмысленны, и не тревожимся по поводу того, что контакт с Империумом может быть восстановлен, но агенты Инквизиции считают иначе. Им не терпится вернуться под власть Империума, «в объятия возлюбленного Императора». Эта возможность заставила каждого из них обратиться к своей совести и укрепить ослабленную веру новым всплеском благочестия. Они абсолютно искренни в своей вере, сир, и эта искренность не знает компромиссов. Что не слишком благоприятно для… дипломатии.