Антон Карелин - Врата небес

— Ясно? — в конце концов после долгого молчания спросил Толстяк.

— Ррагнн хвар’т граср, — медленно, мрачно и темно ответил, вставая, Ррагнн. — К’харр внаррг стхарр. Кра-агх-х-х!

Толстяк пошатнулся, Даниэль увидел, как он побледнел после того, как собакоглавый выбросил руку вперед. Он стоял, возвышаясь надо всеми, ростом выше Гленрана примерно на голову или чуть меньше, и еще мощнее, чем он по крайней мере на вид.

Оказывается, он носил кожаную юбку с металлическими и костяными пластинами и несколько запутавшихся в шерсти амулетов.

— Поединок, — зашептались в толпе, — поединок?!

— Ш’шо-о-о!..

— Хрень какая, клянусь кишками Тармаамрата, что за хрень?!

— Он спятил, точно, спятил…

— Ш’рас-вши-ис-с-с. Кла-врайш-шии-с-с-с, — уверенно добавил один из гоблинов, крутя пальцем у виска.

Остальные, переговариваясь негромко, ждали реакции Толстяка.

— Ты хочешь поединка, — схватившись рукой за грудь, яростно массируя пульсирующее болью сердце и медленно, неотвратимо багровея, прошипел тот, — ты, вонючая драная псина, желаешь честного поединка?! Ты, закатанное в шерстину собачье дерьмо, вскормленное помоями из мочи своей сожранной матери… и обрубленного хвоста твоего поганого отца, пытаешься вызвать меня-а?! — Он пошатнулся, скривился от боли, что-то неразборчиво-яростно зарычал, сам теперь все более походящий на гладкую, потную собаку, сделал широкий шаг вперед — шаг, от которого чуть вздрогнул каменный пол и посыпалась со стен пыль.

— Ты, выкормыш, гаденыш, которому лишь я позволяю жить!.. И вы все, затраханные уроды, не знающие своего места!!. Тараканы, выродки, крысы!!.. Клопы, идиоты, высокие эльфы!.. — Он размахнулся и бросил свой поднос прямо в возвышающегося впереди гнолля.

Тот отбил его молниеносным движением огромного кулака, смял ударом так, что тонкое железо визгливо скрежетнуло.

— Ррагнн с’хварр таррга! — громко и раскатисто рявкнул он. — Хранн браа! Тхорр! — и медленно, чуть пригнувшись, двинулся вперед.

Оружия он не вынимал. Да и ничего, кроме висящего на поясе длинного, широкого кинжала, более похожего на короткий меч, а еще более — на мясницкий тесак, у собакоглавого не было.

Даниэль неожиданно заметил, что двое — Скрипящий и один из внимательных, молчаливых людей в другой части комнаты, наблюдают за происходящим очень спокойно и внимательно. Ему показалось, что щупальца уже проникли сюда, и он, вздрогнув, задохнулся от наваливающегося со всех сторон темного, давящего страха.

«Остановись! — внутренне воскликнул он, пытаясь шевелить губами, выкрикивая те же самые слова. — Остановись! Они именно этого и ждут! Стой, чертов дурак!..» — но с губ его срывалось лишь безумное клокотание.

— Ах ты!.. — задохнулся Толстяк, услышав слова гнолля, увидев, как он движется вперед. — Ах ты-ы-и!.. — Лицо его побагровело, напряглось, словно готовое лопнуть прямо сейчас, перекосилось от ярости, невероятно яркой детской обиды и изумления.

«Молчи! — закричал Даниэль, клокоча у стойки, хрипя от гнева и боли, пытаясь встать. — Молчи!»

— Я-а, — начал старик, — я-a цацкаюсь с вами… храню вашу жизнь! Плачу за вас Ему!.. Играю свою роль столько лет, а ты-ы-и!.. Ты-ы-и мне тут… ты-и визжишь!.. Ты-и скулишь, сука!.. Ты хочешь, щено-ок!..

— Р’хатт марранг. Чъехо-р’мар.

— Ах что-о?! Ах кому-у?!

«Молчи! Молчи, проклятый толстяк! Неужели ты не видишь Этого?! Не чувствуешь, как обворачиваются вокруг твоей шеи мокрые черные щупальца? Как нарастает, выбираясь из подземельного сна, нечто страшное, нечто… Черное?»

— Кому я, он спраш… шивает! — выпучив глаза, ничего не слыша и не видя, орал Толстяк. — Кому, бля конючая-а!.. Переросток, ой, бож мой, мамочка милая-а!.. Больно ка-ак!..

— Кому служишь-то? — громко, холодно проскрипел Скрипящий. — Предкам своим, что ли? И на хер нам служба твоя нужна?

Даниэль, пытавшийся остановить старика, ухватиться за него рукой, внезапно увидел, как глянул на него Ррагнн, едва заметно шевельнув рукой. Страшный, выворачивающий внутренности и крушащий кости удар поверг юношу в темноту; он почти захлебнулся, пытаясь выплыть, выбраться, выкарабкаться из нее… кровь тонкой струйкой стекла у него изо рта.

— Ах на хер? — почти завизжал Толстяк, дико вращая глазами и тонко, хрипяще смеясь. — Ну так и дьявол с вами! Сами кормите его ненасытное рыло, его черную пасть, глядите Ему в глаза и не говорите, что обосрались! Испугались маленького, изгадили штаны, как поглядели на него, все сами! И карты метайте сами, потому что я больше…

— Да на кого?! — неожиданно вскакивая, возопил третий из тех наблюдающих, которых заметил Даниэль, тощий детина в облезлом сером плаще. — Кого?! Покажи хоть!

— Заткнись! — завизжал старик. — Жра ему покажи! Покажи, бля!.. — тут он задохнулся, замолк, посерел. Весь вид его изображал дикий, несдерживаемый ужас.

Даниэль забился в судороге, чувствуя, как входит в комнату Нечто, черное до основания, не имеющее названий и подходящих для описания слов, входит, заполняя всех присутствующих собой, — и почувствовал, как слезы боли текут по измазанному пылью лицу. Опираясь на слабые, дрожащие руки, он все никак не мог встать.

— Н ’харр, — доброжелательно и тихо сказал гнолль. Усмешка искривила его усеянную клыками пасть.

— Да, — кивнул Скрипящий, вставая, — ты сказал, толстяк. Ты выдал им тайну. Прощай.

Толстяк хрипел, схватившись за горло. Глаза его закатились, щупальца сжимали все его тело, высасывая из него жизнь.

«Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…» — краем сознания услышал бьющийся в судороге ужаса Даниэль.

Остальные присутствующие при все этом также позабивались в углы, растеряв весь свой пыл и всю свою крутость; они с ужасом смотрели, как умирает, худея, иссушаясь у них на глазах, Хозяин «Последнего Приюта».

Худосочный с усмешкой вышел из-за своего стола и подошел к Скрипящему.

Пустой, выеденный изнутри труп бывшего хозяина с шелестом сполз на пол.

— Так-то, ребя, — шмыгнув, носом, проскрипел Скрипящий, черным взглядом оглядывая всех. — Начинается ваша смерть.

— Он выдал тайну и умер, — гулко сказал мощный, пугающе мрачный голос, звучащий повсюду и проникающий даже в тех, кто пытался не слышать его.

— Он оставил вас мне. Я голоден. Только двое уйдут отсюда — те, кто победит… Я сдаю карты.

Перед каждым из живых на крытый досками пол легла большая, черная карта, рубашка которой была украшена ярко-белой звездой.

— Темные карты: убийца, безумец и жнец. Светлые карты: рыцарь, лекарь и паладин. Нейтральная карта: ясновидящий или пророк. Остальные — безгласые и безымянные.

Наступает ночь, и убийца встречается со жнецом. Наступает день, и все вместе решают, кого убить. Наступает ночь, и темные карты убивают одного… Для меня. Я съедаю его.