Борис и Ольга Фателевичи - Волчья шкура

А одежды! Маскарадно пышные парчовые ризы, простые черные сюртуки, белые чапаны, оранжевые хламиды. Ситцевые лоскутки на кожаной жилетке шамана цепляются за жесткое золотое шитье православной иконы. Белопенные католические кружева и тяжелый бархат, шелка и сукно, аскеза и роскошь.

Михаэль на мгновение прикрыл глаза, и толпа замерла. Оказалось, что все здесь похожи друг на друга, как муравьи, несмотря на разные одеяния. Лица у всех подняты вверх, зрачки перебегают с одной белой фигуры на другую. Во взглядах желание угадать еще не высказанное приказание, в позах — готовность бежать, куда скажут. И все, как один, боятся. Боятся не угадать, не угодить, опоздать. А больше всего опасаются встретиться со взглядом повелителей, поэтому выворачивают шеи, даже ушами шевелят от напряжения. Боясь пошевелиться, странные люди ухитряются оттеснить соседа и скользнуть вперед, ближе к трону.

В мерцающей голубой тишине повелительно и властно зазвучал Голос. Все персонажи странного карнавала, как по команде, потупились и втянули головы в плечи.

Ирине снился Андрей, Андрею снилась Ирина. Что снилось — потом не вспомнится, что-то светлое, значительное и радостное.

Пронзительный птичий щебет ворвался в сон — закачались на кружевных ветках невиданные радужные птицы. Или цветы? «Сирень», — улыбнулась Ира. «Ландыши», — потянулся Андрей. Солнечные лучи заполнили просветы в приспущенных белых жалюзи-ставенках. Золотые волны пахли цветами. Они подхватили Иру и Андрея и мягко увлекли вниз, еще раз подняли вверх и опять вниз, вниз, в прохладу утренней листвы, в душистый полумрак спальни.

Что снилось? И снилось ли, не вспомнить, не понять.

Анчар и Ирина сонно приоткрыли веки и улыбнулись друг другу: «Ты… Хорошо…» Радость, радость и счастье.

Сон растаял, а запах цветов из него остался. Анчар приподнялся на локте, тряхнул головой, глубоко вдохнул, еще раз и замер: ландыши. Пахнет, как в лесу из детства. Быть такого не может! Широко раскрыв глаза, повел головой. Лицо его вытянулось, рот приоткрылся. Ирина хихикнула, думая, что это такая игра. Но, проследив за взглядом Андрея, сама открыла рот от изумления.

Комод завален бумагами, бланками, книжечками, свитками. На зеркале покачивается широкая полоска, сплетенная из разноцветных бусин. С тумбочки Ира осторожно взяла связку раковин. «Вампум…» выплыло из глубин памяти слово с давно забытого студенческого семинара. По ковру рассыпаны открытки, телеграммы, конверты…

В углу под окном брошена лиловая охапка сирени. На комоде, на тумбочках, на одеяле лежат пучки ландышей в каплях росы.

Из ведерка со льдом выглядывает бутылка шампанского. Никогда у них такого ведерка не было — где хитрющая Ирка его прятала? Как Андрей его хранил, что я не заметила?

Открыта огромная коробка шоколада, рядом искрятся в солнечной полоске два хрустальных бокала. Что это? Откуда?

Анчар вскочил с кровати, поднял жалюзи, разворошил груду документов на комоде, нашел среди надписей на незнакомых языках то, что помогло бы объяснить невероятное, и протянул Ирине: «Читай…»

Ира раскрыла глаза еще шире: «Свидетельство о браке»… «Свiдоцьтво про одруження»… и на иврите — «Ктуба*»…

— Что это? Откуда? Андрей, объясни, ты же все на свете знаешь!

Анчару нечего сказать, но все документы заполнены по форме и везде вписаны их имена, и во всех одна дата — сегодняшняя. И подписи с печатями, как полагается…

Он уселся на ковер и из вороха поздравлений выбрал одно.

— Ого! Ничего себе!

— Что?

— Телеграмма…

— От кого? Сколько их…

— Эта — от генерального секретаря ООН.

Не зная, что и подумать, Анчар потянул из ведерка шампанское. Ира перевела взгляд на бутылку и по привычке замотала головой. Андрей махнул рукой.

— Да ладно, разок не страшно. Попробуй, может, переросла?

Если это наяву… Или сон продолжается? Не помню, снилось что-то хорошее.…

— И мне… Что-то такое… Не вспомнить! Но пить не буду.

Анчар протянул Ире бокал. Ира приняла его, сделала крошечный глоточек и отставила.

— Нет, боюсь, вредно, говорят. Знаешь, у нас…

— Ирка! Ирочка!

*****

Безграничная ее душа звенела от радости, и она внутри и везде. А рядом Толик, мама, друзья, соседка Петровна… милые… И любовь льется нескончаемым потоком, перетекая из одной души в другую и поет, поет… выпевает чудесную мелодию. И время растворилось в радости и счастье, став частью бесконечности.

Там это называлось вечностью. Здесь — Ра.

Рада слилась с родными и любимыми, приняв их тепло и щедро одаривая их своим.

И вдруг замерла, прислушалась и полетела к людям. Душа спешила занять свое новое место. Она уже знала, что в это мгновение рождалась маленькая Рада.

— Ну, смелее, смелее. Проявите фантазию, молодые люди. У кого есть свежие, яркие идеи?

Профессор Каверзнева подавила зевок и посмотрела на часы. Осталось продержаться двенадцать минут, и домой. В магазин заскочить: холодильник пустой.

Она провела ладонью по волчьей шкуре и отряхнула пальцы: ветхая, пересохшая. Лысая, как пергамент. Вот еще одна потертость наметилась. Скоро совсем рассыплется. Позолота с букв давно исчезла, крылатый кружок, обозначающий место захоронения кетского шамана, почти неразличим. Надо же, как он похож на изображение Ра с древнеегипетских папирусов, просто курьез! А хвост высох и кривым шнурком свернулся. Сказать бы лаборантам, чтобы аккуратнее с ней. Скажу, если не забуду.

Может, списывать пора? Но это же сколько возни! А где время взять? Чего стоило вымолить ее из Эрмитажа, да когда это было! И в учебный план на этот год внесена. Ладно, пусть пока полежит где-нибудь в уголке. Что ей сделается, где только она не лежала за сотни-то лет. А там посмотрим.

— Хорошо. Если никто не хочет порадовать нас своими предположениями о судьбе сего экспоната, запишите домашнее задание. И не забудьте до конца недели сдать на кафедру курсовые.

Сентябрь 2008 — май 2009

Ариэль