Ольга Елисеева - Сын Солнца

Капитанская правда, как всегда, привела команду в чувство.

— Может, его вытащить? — с сомнением спросил кормщик.

— Он уже помер, — пожал плечами хозяин лодки. — Зацепите багром и скиньте в воду. За дохлого человека не дадут и пол-атля.

Однако когда покойника ткнули багром и попытались выковырять из тесной могилы акульих кишок, он дернул ногой.

— Это мышцы, — подбодрил капитан. — У трупов так бывает.

Словно в ответ на его слова послышался сдавленный хрип, потом стон.

— Эй, да он жив, — без всякого энтузиазма протянул кормщик. — Выходит, рыба принадлежит ему?

— И рыба, и он сам — наша добыча. — Капитан с силой хлопнул ладонью по борту. — Живой человек, если не очень покалечен, тоже стоит денег. Вытащите его сюда.

Человек оказался живой и даже не очень покалеченный. На спине и животе у него виднелись длинные алые полосы, оставленные акульими зубами, когда вместе с водой ему удалось проскользнуть внутрь рыбы. Но, кроме них, особых повреждений на спасенном не имелось. Он был гол, на мизинце правой руки красовался увесистый золотой перстень, а во внутренностях рыбы торчал кинжал, тонкая работа которого привлекла внимание капитана. Хозяин приказал достать оружие себе и спрятал его за шелковый алый кушак. Потом наклонился над спасенным и стянул с его пальца кольцо.

Лежавший на палубе человек не возражал. Было заметно, что он не понимает происходящего и с удивлением таращит на столпившихся матросов красные от воды глаза.

— Ты кто? — Капитан упер руки в бока.

Спасенный помотал головой, но не издал ни звука.

— Твое имя? — терпеливо повторил хозяин корабля.

— Ак… Ах… — Это было все. Ни пошевелить губами, ни толком выговорить слово человек не мог. Но что еще хуже — он не мог вспомнить этого слова. В голове у него стояла абсолютная темень.

Он с трудом понимал речь собравшихся. Те говорили не на атле, а на каком-то общеморском жаргоне с сильной примесью лемурийского. Да и сами происходили явно с восточного материка. Маленькие, смуглые, желтолицые, они походили на понятливых шустрых обезьян. На них были нацеплены какие-то побрякушки из цветных раковин, а головы повязаны красными тряпками с узлами на лбах. Возможно, они являлись рыбаками, возможно, пиратами или торговцами. Но скорее всего — и то, и другое, и третье.

— Ну парень, ты любимец богов! — сказал капитан, выпрямляясь. — Ты не погиб в кишках у этой тухлой рыбы, я тебя спас. Теперь твоя жизнь принадлежит мне. Как только оклемаешься, сядешь на весла.

Обрисовав, таким образом, спасенному его будущее, капитан зашагал на корму, а новый гребец остался лежать на палубных досках в полном замешательстве. Его глаза цеплялись за кинжал на поясе нового хозяина и за перстень у него на руке. В этих вещах, казалось, заключен ответ на вопросы: кто он? и как очутился в море?

На следующий день спасенного уже заставили грести. Здесь никого не кормили даром. Лодка лемурийцев двигалась на север мимо каскада островов. На одном из них рыбаки выпотрошили акулу, сняли с нее шкуру, а мясо загрузили в глубокие глиняные горшки и пересыпали крупной солью. Они рассчитывали продать и то и другое в городке Тартесс к северо-востоку от Атлан.

Скалы в прибрежных водах обещали богатый улов мидий; их ела вся команда, поджаривая на железных противнях и посыпая рубленой зеленью. Нового гребца едва не затошнило от такой пищи. Но чего не отведаешь с голодухи, и вскоре он привык.

Его называли здесь «Весло», как и всех гребцов. Он и раньше слышал, что у простонародья далеко не каждый имеет имя. Землекоп может быть Лопатой, а дровосек Топором. Раб же и вовсе терял право именоваться по-особому, отличаться от других бедолаг, занятых той же работой.

«Весло так Весло, — думал гребец. — Неважно. Важно сейчас окрепнуть и удрать отсюда». Он не говорил: «Вспомнить, кто я». По каким-то причинам вспоминать не хотелось. «Наверное, там было что-то плохое. Может, я разбойник? Или пират? В Атлан полно пиратов». С каторжниками у него были связаны смутные ощущения. Чуть более близкие, чем со всеми остальными. И гребец решил, что удрал из тюрьмы на острове Ферос вплавь, а дорогой попал в зубы громадной акуле. Чем не история?

Во всяком случае, она кое-что объясняла. А остальное было несущественно.

Спасенный выбрал себе имя — Серебряный Лист. С чего бы вдруг? Он и сам не знал, но звучало красиво. Назвав себя, гребец стал перебирать свои познания. Ему казалось, что это позволит кое-что выяснить. Он старался вовсю и открыл в себе кладезь премудрости. Три языка. Много чего о войне, морском деле, оружии, мерах веса и деньгах. Особенно хорошо Серебряный Лист разбирался в карте звездного неба, обычаях разных народов и портовых городах.

Все это как будто подтверждало первоначальный вывод: он морской разбойник, загремевший на каторгу. Что ж, таким ремеслом можно заниматься где угодно. И во внутренних водах Атлан, и у лемурийцев, и севернее. Однако Серебряный Лист еще не выяснил, почему его буквально выворачивает при мысли о жрецах и богах, а при виде блестящих дисков, скользивших по ясной глади небес, хочется забиться под лавку гребца и не показывать оттуда носа?

Возможно, его готовили для жертвоприношения. Так часто поступают с каторжниками. Это все объясняло, и Серебряный Лист успокоился.

Между тем ладья лемурийцев с каждым днем уходила все дальше на север, и гребцу казалось, что он совсем недавно уже плыл этой дорогой. Во всяком случае, очертания берегов были знакомыми. Он пиратствовал здесь? Исходя из своей легенды, Серебряный Лист ждал новых ощущений, способных взбудоражить память. И они нахлынули, недели через две, когда корабль подходил к границам Ареаса.

На подступах к Туле, там, где недавно шли бои, лемурийцы встретили множество своих соотечественников. Пестрые торговые лодки шныряли вдоль разоренных берегов, за баснословные деньги предлагая оставшимся в живых людям самые обыкновенные вещи.

При виде обгоревших нижних фортов, искореженной земли и бесформенных груд непонятно каких отбросов, которые всегда остаются на месте покинутого лагеря, гребец чуть не застонал. В этот миг он усомнился, что был разбойником. «Наверное, я служил в войске, — предположил он. — А потом бежал, прибился к какой-нибудь морской ватаге. И правильно поступил. Что свободному человеку делать среди этих живорезов? Мелкий грабеж — совсем другое. Здесь и убивать никого не надо…» Но в глубине души Серебряный Лист знал, что убивал. «Надо будет, и убьешь», — со вздохом подумал он.

Люди сами по себе не вызывали у гребца ненависти, но его взгляд зацепился за капитана. «Сволочь! Еще и с моим кинжалом! Вот за кинжал и убью. И за перстень». Ему открылась новая истина: убивают за вещи. Раньше-то он, конечно, ее знал. Но теперь самые простые мысли и понятия возвращались к нему извилистой дорогой. Через цепь ассоциаций и рассуждений.