Стив Лайонс - Имперская гвардия: Омнибус

Затем ещё были отголоски другой войны — той, которая велась в небесах. Временами это был всего лишь свет. Иногда же обломки оказывались достаточно крупными и не сгорали, а врезались в землю с такой силой, что образовывались кратеры. Хельм мог следить за этой войной лишь посредством случайных обрывочных передач. Он надеялся, что часть этих обломков принадлежала орочьим судам.

Но прямо на его глазах там, на расстоянии, настолько далеко, что его было видно только как одинокий изломанный силуэт, да и то лишь потому, что оно было объято пламенем своей смерти, появилось падающее тело, при взгляде на которое у Хельма кольнуло сердце. Несмотря на всю его разрушенность, полковник всё же узнал очертания корабля, на котором пропутешествовал настолько долго, что он был ему домом не в меньшей мере, чем сам Армагеддон. Не с этого дня. Фрегат "Боронильщик" типа «Огненный Ураган» падал на планету, не увиденный и не оплаканный никем, кроме Хельма. Он исчез в загрязнённой ночи. Гром удара был приглушённым, но он раскатился с зычностью одного-единственного могучего удара похоронного барабана.

Хельм вернул взгляд на орков внизу. Базу Адрон строили с расчётом на выдерживание осад, но ни одна крепость не может заниматься этим вечно, и у них не было причин её отстаивать. Комиссар приказал отбыть всем находящимся здесь. Если они не уйдут в ближайшее время, то уже не сделают этого никогда, и разгром на Голгофе станет полным.

Хельм выругался, отворачиваясь от картины поражения. Спустившись по лестнице, он взвалил на плечи полномочия командующего, которому предстояло надзирать за одним из самых унизительных отступлений этого тысячелетия.

В безысходности было что-то освобождающее. Я знал, что нам не дожить до рассвета. Как и экипаж "Оплота Горделивости". Нам вдруг не к чему стало рваться, мы лишились цели, которая ускользала бы из наших рук. Нам ничего не оставалось, кроме как умереть с честью. Когда непреложность этого факта впиталась в людские сознания, я увидел улыбки на лицах экипажа танка. Я верю, что у них и в самом деле посветлело на душе.

С того момента я говорил себе это множество раз. Для моей собственной души важно, чтобы это и вправду было так.

Я никогда не чувствовал себя так легко, как в тот момент, когда выбрался наверх из люка "Горделивости" и занял позицию за её ораторской трибуной. У меня не вышло остановить Траку, и это означало, что я не познаю покоя, сходя во тьму могилы. Но несмотря на это, я обрёл новую энергию. По моим жилам растекалось что-то очень сильно смахивавшее на эйфорию. Если смерть уже была рядом, я собирался встретить её со всей яростью, что только дарует мне моя вера, и ликовать от убийства каждого орка, которое я совершу начиная с этой минуты и до моего последнего мига.

— Воины Империума! — воззвал я. Я говорил по воксу, но вместе с приливом энергии мне начинало казаться, что и сам мой голос разносится над полем боя. — Завтра будет днём всех наших дней, поскольку мы, покрытые славой, воссоединимся с Императором у Золотого Трона. Сегодня же — ночь всех наших ночей, ибо сейчас, в эти самые моменты, мы добудем себе ту славу, которая приведёт нас к Трону, — я сделал паузу, когда выстрелы из орочьего стаббера срикошетили от моих когтей. В ответ я встал ещё выше. — Зеленокожие превосходят нас числом. Они смеются оттого, что нам некуда деваться. Они думают, что добились триумфа, — слева от меня раздался мощный взрыв: «Леман Русс» вскрыло множественными ракетными попаданиями. За него отомстила «Адская Гончая», испепелив его убийц. — Покажите им, что они заблуждаются! Покажите им, что им нечего праздновать! Покажите им, что они попали в ловушку на этой планете вместе с врагом, который не уйдёт никогда! Научите их, что такое настоящий триумф! Станьте истинным гневом Голгофы!

Я не мог услышать отклик — по правде говоря, я был не в состоянии расслышать даже собственные выкрики. Но как я мог ощущать призыв в хрипении моей глотки, точно это был рёв первобытного зверя, так я мог чувствовать воодушевление, вспыхнувшее в легионах Императора в ответ на мой клич. Сцепившиеся в схватке, умирающие и убивающие, все они услышали мои слова, и они откликнулись. Несмотря на то, что дно долины очень быстро превращалось в сплошную беспощадную рукопашную монументального масштаба, где полковая сплочённость летела ко всем чертям в столкновении двух громадных военных сил, мы действовали как один человек, атакуя с обновлённым пылом, с сердцами, наполненными песнью, которая была одновременно и прославляющим гимном, и воплем неугасимой ярости.

"Горделивость" скакнула вперёд, и я вздел свои когти, бросая вызов орочьим машинам, чьи туши разрастались впереди в ночи. Нам навстречу на всех парах спешила топталка вместе с ещё одной боевой крепостью. Высверки их и наших орудий выжгли мрак. В тот же самый миг я ощутил рывок: Ланнер резко скорректировал курс "Горделивости". С точки зрения любых обычных стандартов этот манёвр выглядел неспешным, но по меркам «Гибельного Клинка» он был совершён со сверхъестественным проворством, и его как раз хватило, чтобы сбить оркам линию прицела. Их машины развернулись, гораздо более медленно. Отвлёкшись на заманчивую мишень, которую мы собой представляли, они пренебрегли прочими орудиями, нацеленными в их сторону, и были выведены из строя слаженным артиллерийским обстрелом. Я осознал, что, куда ни посмотри, везде происходило согласованное, организованное движение. Наши полки вели перестроение, взяв "Горделивость" за фокусную точку. Наши потери ужасали. Ландшафт был усеян останками людей и машин, но вместе с тем он кишмя кишел армией, которая переформировывалась, выковывая из себя бронированный кулак.

— Комиссар! — позвал меня чей-то голос.

Я посмотрел вниз. Рядом с "Горделивостью" бежал боец Стального Легиона, так близко к её борту, что сделай он один неверный шаг в сторону, и его затянет под гусеницы. Его это не тревожило, но не потому, что он поддался отчаянию. Его поступь была пружинистой.

— Да, боец, — сказал я.

— Снова как в Улье Гадес, верно?

— Ты там был?

— Ага. Зеленокожие впёрлись к нам, чтобы нарваться на очередной сюрприз, так? Собираетесь оторвать Траке бошку, комиссар?

Я раскрыл свои когти.

— Нет, — сказал я. — Я так думаю, что лучше я её раздавлю.

Боец рассмеялся, отсалютовал и убежал прочь.

"Он что, не понимает? — спросил я себя. — Конечно же, он понимает". Это была наша последняя атака, и мы все это знали. Каждый солдат рвался вперёд ради спасения своей души, ради уз товарищества и ради славы Императора Человечества. В адских стробоскопических вспышках стабберных, лазерных и пушечных выстрелов сияющая элегантность мордианских униформ мешалась с армагеддонскими полушинелями и индустриально-серым полевым обмундированием Мортис. И все мы двигались к проходу.