Грэм Макнилл - Орден Ультрамаринов: Омнибус

— Ты знаешь меня? — спрашивает он.

Исстван не отвечает, чтобы не тратить воздух, и напрягает челюсть, активируя железу Блетчера. Он с такой силой плюнет едкой слюной в глаз своему мучителю, что та прожжет путь до самого мозга.

Дзибан выбрасывает вперед руку и хватает его за шею.

Он качает головой, как недовольный преподаватель в схоле.

— Давай обойдемся без этих мерзостей, — говорит он, надавливая пальцем на горло Исствана и проталкивая кислотную слюну вниз. — Ведь мы с тобой не из числа тех примитивных смертных.

Дзибан окидывает взглядом броню апотекария, считывая идентифицирующие знаки.

— Исстван? — произносит он. — У воинов ложного Императора это слово пользуется дурной славой.

— Оно напоминает мне о долге, — рычит тот в ответ.

— Но ты ничего не знаешь об этом мире, — говорит Дзибан. — А я был там. Я помню планету черных песков так хорошо, словно видел ее вчера. Это было великолепно.

— Ты чудовище, — рычит Исстван. — Гнусный торговец плотью и кровью. Я знаю, что ты ищешь, и ты это никогда не найдешь.

Дзибан ухмыляется, демонстрируя пилообразные акульи зубы.

— Отнюдь, — отвечает Дзибан. — Мы с тобой одинаковы. Мы — ценители тел, срезающие с них оболочку тайн, чтобы добраться до скрытой внутри истины. Когда-то и я носил священный нартециум и редуктор — пока Владыка Клонов, да будет благословенно его имя, не открыл мне глаза.

Слова Дзибана — не просто метафора.

Глаза предателя представляют собой вздутые сферы внутри глазниц, расширенных крючьями безумца. Чужая кожа на лице туго натянута нитями из сухожилий, концы которых вбиты в основание черепа.

Кузнец плоти из Детей Императора заводит руку за спину и достает несколько пробирок в стальной оболочке. Они поблескивают в тусклом свете тамбура, и видно, что на каждой кислотой выжжена Ультима Макрагга.

— Неужели ты действительно думал, что сумеешь спрятать их от меня?

При виде пробирок Исстван оседает.

— Я надеялся, — отвечает он. — Пусть они никогда не вернутся ордену, но я надеялся, что в твои руки они не попадут.

— И тем не менее ты так четко их пометил, — замечает Дзибан. — Может, я и поднялся на новый уровень плотского мастерства, но старые символы не забывал. Я видел кадуцеи, которыми ты их обозначил. Символ врачевателя с незапамятных времен. Ты рассчитывал, что твои братья-апотекарии станут искать эти тайники и увидят оставленные им крошки?

Исстван кивает.

— Я оскорблен, что ты усомнился в моей способности сделать то же самое, — говорит Дзибан.

— Ты и тебе подобные пали так низко. Я знал, что ты забудешь правду.

— Правду? — смеется Дзибан. — Я мог бы годами рассказывать про открытую мне правду — про правду, которую тебе подобные упрямо отказываются признавать. Но ты умираешь, и у нас нет этих лет. К тому же твой разбросанный флот уже перегруппировывается.

Развращенный апотекарий выбирает одну пробирку и срывает печать. По полированной стенке пробегает мерцающая на свету красная линия, а Дзибан между тем поднимает пробирку ко рту и глотает орган вместе с консервирующей суспензией.

Исстван пытается сохранять спокойное выражение лица, пока Дзибан по очереди открывает все пробирки и поглощает генетический материал.

— Давно у меня не было такого свежего материала, — говорит он. — Я изменил свои рецепторы омофагии и нейроглоттиса и наделил преомнор способностью отфильтровывать генокод, чтобы выделять нужные последовательности и зиготы из всего, что оказывается у меня во рту.

Исстван кивает, кашляет и оставляет на нагруднике Дзибана сгусток крови. Убийца стирает мокроту пальцем и облизывает его.

Он хмурится, распробовав вкус.

— Что ты сделал? — спрашивает Дзибан.

— Убил тебя… — отвечает Исстван, из последних сил бросается вперед и вгоняет нартециум Дзибану в грудь. Игла шприца пробивает многослойный силовой доспех и окостеневшую реберную клетку и пронзает сердце.

Воин из Детей Императора охает и резко опускает руку. Игла ломается и остается в нагруднике.

Из нее падают капли какой-то жидкости.

— Что… — произносит Дзибан.

— Компоненты тиранотоксина, — говорит Исстван. — Сами по себе безвредны, но становятся смертельными — даже для нас — при активации сверхбыстрым катализатором, который я только что ввел тебе в кровь.

— Нет… — выговаривает Дзибан, содрогаясь и хватаясь за горло. — Кадуцей… Я видел твои следы…

Украденное лицо предателя неспособно менять выражение, но когда его тело начинает пожирать себя, в глазах становится ясно виден страх.

— Ты последовал за ложных символом, — отвечает Исстван. — Кадуцей никогда не был символом врачевателей. Древний бог-целитель старой Земли носил с собой посох Асклепия, а не кадуцей. Тот был символом торговли, продавцов, лжецов и воров…

Исстван вновь прислоняется к переборке и улыбается сквозь вернувшуюся боль. Он чувствует вибрацию металла, слышит звук включающихся двигателей, абордажных торпед и «Громовых ястребов», пробивающих поврежденную обстрелами обшивку.

— Геносемя… Где? — хрипит Дзибан, сжимая пробирки. Некроз с пугающей скоростью поражает мышцы, виднеющиеся из-под кожаной маски. Яд был создан для тиранидов, но тело древнего легионера он уничтожает не менее основательно.

Дзибан машет головой. Он уже не может говорить из-за опухшего горла.

— Наследие моих братьев течет в моих венах, — говорит Исстван. — Я погибну, не дождавшись спасения, но все, чем мы были и можем быть, продолжит жить. А ты умрешь и будешь забыт. Плоть твоя обратится в пепел, имя твое с презрением сотрут.

Дзибан падает на бок. Изо рта валится мерзкая, испещренная фиолетовыми точками пена. Он хрипит, пытается сказать что-то, но растворяющийся мозг уже вытекает из ушей и собирается в лужицу под размягчившимися костями черепа.

Исстван слышит, как по кораблю разносится эхо болтерных выстрелов.

Смертные гибнут.

Перед глазами сереет, и он сжимает зубы, борясь с сжимающей в тисках болью. Автономные системы перехватывают у сознания контроль над организмом. Они останавливают его когнитивные процессы, направляя все ресурсы при-ан мембране.

Он позволяет ей утянуть себя в темноту, надеясь, что этого будет достаточно.

Смерть идет к нему, но он ее не боится. Не теперь.

— Воин, который действует из чести, не может потерпеть неудачу, — произносит он из последних сил. — Его долг — его честь. Даже смерть — если она благородна — является наградой и не может являться поражением, поскольку исходит из долга. Ищите честь, — и вы не будете знать никакого страха.

В помещении царила полная тишина, если не считать мерного гудения статики в коммуникаторе, столь слабого, что капитан Элогий вдруг поймал себя на том, что задерживает дыхание, чтобы различить этот звук.