Михаил Шабловский - От тёмного истока

Тем не менее, как вы понимаете, долго такая жизнь продолжаться не могла. Надо было что-то делать, но вот беда — я, хоть тресни, даже и понятия не имел, что тут можно сделать, и вообще, с чего начать. Возможно, стоило бы сходить к какому-нибудь «психу»: психологу, психиатру или психоаналитику. Но от последнего названия веяло страстно ненавидимой американщиной — я только воображал себе, как он скажет «хочешь, поговорим об этом», как меня всего начинало трясти; а первых двух я боялся, поскольку не без оснований подозревал, что меня немедленно упекут в «дурку», где я вынужден буду беспрепятственно круглые сутки наблюдать течение жизни в соседних палатах, а также туалетах, душевых, процедурных и прочая, и прочая. А при первой же попытке загородиться простынями, вы представляете, что со мной сделают?.. Так что тут ещё следовало крепко подумать.

Однако на третий день жизни в прозрачном доме моя воля настолько ослабла, что я уже начал склоняться к мысли всё же пойти куда следует («вот заберут меня военные для исследований, так хоть на полном гособеспечении буду»)… Но претворить в жизнь данное решение я, к счастью (а может, и к несчастью), не успел…

Утром третьего дня я вышел в булочную за хлебом к завтраку. На выходе из подъезда я столкнулся в дверях со знакомой старушкой-соседкой с шестого этажа. Я вежливо поздоровался и посторонился, придерживая открывавшуюся наружу дверь. Но пенсионерка повела себя, прямо скажем, неадекватно. Она уставилась сквозь меня, дернула за ручку двери, и, не обратив никакого внимания на мое приветствие, громко осведомилась:

— И что это тут опять с дверью случимшись? Не закрывается, а!

И она ещё раз дернула удерживаемую мною дверь, причем с силой, надо сказать, немалою, каковую я никак не мог заподозрить в женщине столь преклонных лет. Я опешил. И не нашёл ничего лучше, как, не выпуская дверь, ещё раз сказать, на сей раз погромче:

— Здрасте!!!

Ноль-эффект. Старушенция так и не обратила на меня ни малейшего внимания, зато принялась браниться и тянуть на дверь на себя так сильно, что я едва мог удержать её.

— Во маразм! — громко сказал я, но бабулька и ухом не повела на столь оскорбительные словеса. Тогда я пожал плечами, при очередном старушкином рывке резко отпустил дверь, прислушался к грохоту костей по ступенькам внутри подъезда и пошел своей дорогой.

В булочной, однако, меня ждало еще более тяжелое разочарование в жизни вообще и в Москве начала ХХI века в частности. На мою вполне приличную просьбу о продаже половины батона белого хлеба в обмен на положенную на прилавок монету достоинством в десять рублей, последовало весьма странное поведение продавщицы; она, совершенно не глядя в мою сторону, вперилась в монетку и подала голос, обращаясь к своей напарнице:

— Ой! Гляди-ка, Мань, тут откуда-то деньга появилась!

Напарница также взглянула на монетку, но удивления товарки не разделила:

— Откуда появилась-то?! Небось, так и валялась там!

— Да не было её только что! — возразила первая продавщица, и они принялись спорить о природе появления моей монетки на прилавке. Раздосадованный, одолеваемый смутными подозрениями, я забрал монетку обратно, чем прямо-таки наповал сразил обеих тружениц кассового аппарата. Они взвизгнули и в один голос воззвали к высшим силам:

— Вася! Иди сюда скорей, тут чертовщина какая-то творится!

Заспанный охранник Вася явился из глубин подсобки и, почесываясь, вопросил:

— Чё случилось-то?

Тут я опять положил монетку на прилавок, проводя эксперимент. Трое моих подопытных охнули. Я убрал монетку. У них глазки на лобик полезли. Я опять положил. Продавщица по имени Маня закатила глаза и попыталась хлопнуться в обморок, остальные кинулись её откачивать, а я забрал своё и побрел в подсобку — вот не поверите, с детства мечтал там побывать, а возможность представилась, только когда невидимым стал…

В подсобке оказалось на самом-то деле неинтересно, я прошел её насквозь и вышел к перрону, куда подъезжали продуктовые фургоны. Будучи погружён в свое невеселые размышления, я и не заметил, как на меня надвинулся автомобиль, и я глазом не успел моргнуть, как голова моя оказалась внутри кузова, в то время как ноги остались на асфальте… В довершение всех бед я оказался ещё и бесплотен!

«Помер, стало быть», — грустно подумал я. — «Только почему же так кушать-то хочется?»

Я вышел из автомобиля и прошёл прямо сквозь стену соседнего дома, оказавшись в каком-то офисе. Бесцельно обойдя комнату, где несколько девушек работали за компьютерами, я постановил посредством же стены выйти обратно на улицу и начать жизнь призрака — а что ещё делать-то?! Но, будучи внутри стены, когда левая нога моя уже высунулась на улицу, я вдруг услыхал сзади:

— Господи, из стены рука торчит! — и понял, что своенравная судьба вновь решила одарить меня плотью…

Читатель, ведомо ли тебе, что чувствует капля воды, всачиваясь в кусок сахара-рафинада? А мне теперь ведомо…

Однако даже самая малюсенькая капелька воды далеко не мгновенно впитывается даже в самый рыхлый кусок сахару. Не один квант времени пройдет, покуда вся влага не разделится на мельчайшие частицы, и сахар не станет влажным.

Вот и я, внезапно застряв в стене, за мгновение до того будучи бесплотным, и вдруг обратно став осязаемым, начал как будто растворяться в кирпичах и бетоне, и еще несколько секунд, и от меня бы ничего не осталось, кроме пары красненьких пятен снаружи и внутри, да ноги с рукой — первая с одной стороны стены, другая с противоположной.

Судорожно, лихорадочно думал я, поддается ли управлению мое «обесплочивание», и могу ли я спастись, если усилием воли, неким психическим движением вновь смогу изменить свою консистенцию до нематериального состояния.

Должен, кстати, сказать, что у меня после этого испытания на всю жизнь остался ревматизм.

Черепная коробка ещё держалась, но в мозгу уже плыли какие-то кошмарные образы, странные видения смерти, багровый сумрак, и это ещё усугублялось воплями секретарш из офиса сзади. Но всё же я нашёл в глубинах своего ментального «я», которое сейчас мне представилось в виде лабиринта серых стен с тёмно-красным небом над ними, где в грязных углах теснились мои мысли и чувства, не всегда прекрасные, и лишь кое-где тускло поблёскивали жемчужины светлых воспоминаний и мечтаний о будущем, итак, в самом сердце этого лабиринта нашел я ржавый рычаг. Я надавил на него, со скрипом он подался, над лабиринтом пронесся чей-то смех, гнусный и замогильный, и я стал бесплотен опять, при этом вернувшись в реальный мир и пройдя сквозь стену, причем секретарши позади прямо-таки взвыли.

Не чуя ног, я шагал домой, призраком в свою прозрачную квартиру. Дома же я лёг на диван и углубился в себя, мня выяснить изнутри, что же такое со мною сделалось, и кем я стал.