Вадим Булаев - Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #5

Здесь тянуло не пить, не есть, а, усевшись поудобнее, скинуть обувь, протянуть ноги к пляшущему огню, размеренно закурить трубочку и вдумчиво, с паузами, вести умную беседу о возвышенном, прихлёбывая выдержанный бренди. Или почитать добрую книгу, шурша бумажными страницами и вдыхая аромат переплёта. Или побыть наедине с самим собой в тишине, наслаждаясь видами и покоем.

А ещё инспектор машинально отметил, что бежать отсюда некуда, и эта приземлённая мысль разом подпортила всю картину.

— Иди за мной, — позвала букинистка, успевшая избавиться от верхней одежды и стоящая на ажурной винтовой лесенке справа от входа. — Тебе понравится. Впервые сюда попал?

— Да, — Серёга торопливо избавился от куртки, без затей кинул её на ближайшее кресло и поспешил за женщиной.

На второй этаж он поднялся лишь через пару минут. Замер на предпоследней ступеньке, разинув от восхищения рот, наслаждаясь почти нереальным зрелищем и, в глубине души, костеря себя за плебейские нерешительные манеры.

Вместо крыши над головой вошедшего высился прозрачный купол в форме многогранной пирамиды с усечённой вершиной, напоминая о своём существовании лишь тонкими усиливающими рейками рёбер жёсткости в стыках кровельного материала.

Над куполом темнело вечернее небо. Пасмурное, с редко проглядывающими звёздами, с плывущими облаками, прячущими за клубящимися телами Луну, с непонятной, манящей всех поэтов и романтиков тягой к безбрежному.

Чиркнула, пахнув серой, спичка — и вдруг звёзды взорвались до размера сверхновых. Со всех сторон. Вспыхнули, сжались, полыхнули...

Это Лана зажгла свечу на овальном, тёмном столе.

Маленькое, дрожащее пламя отразилась в каждой невидимой грани купола, будто калейдоскоп заиграл. Тот самый, простенький, купленный любящими родителями малышу в подарок и тот самый, первый, незабываемый...

Тусклый свет выхватил из полумрака тонкую женскую руку, выпуклости скрытой платьем груди, подбородок, губы, особенно подчеркнув глаза. Поблёскивающие, глубокие, отражающие пламя.

— Поднимайся.

Сбросив пелену наваждения, Иванов с чуждой ему робостью вошёл под пирамидальный свод.

В зыбком мерцании свечи тусклым оком алела клавишей запуска вмонтированная в тумбу стереосистема. На полу — ковёр. Неброский, однотонный, с толстым ворсом. Посредине поднебесной площадки, оказавшейся значительно меньше комнаты первого этажа — строгий стол, пара стульев; в дальней части подкупольного пространства — узенькая кушетка, наполовину заваленная подушками-думками.

Под самым сводом проглядывались изгибы люстры.

Ничего лишнего. Идеальное место для «Ты, я и вся вселенная».

— Завораживает, — зябко повела плечами спутница, глядя ввысь. — Люблю здесь бывать. Стараюсь пореже, чтобы не приелось.

Сергею, наверное, тоже нужно было что-то сказать, но он не знал — что. Портить банальщиной первое впечатление не хотелось, а подходящие, точные слова уворачивались, прятались в глубине разума, отказываясь подчиняться и строиться в предложения, будто боялись опозорить хозяина.

Испытывая неловкость, парень постарался вернуть привычное мироощущение. По-хозяйски отодвинул стул, для самоуспокоения нарочно зацепив ножками о стол, поставил поровнее. Предложил, следуя обязанностям галантного кавалера:

— Присаживайся.

Неторопливо обойдя стол по кругу и оценив подготовленность помещения к комфортному приёму посетителей, Лана села. Повела ладонью, указывая на второй стул.

Всё это походило на совращение богатой дамой молоденького студентика, и инспектор бы даже поверил в подобный расклад, не знай он спутницу. Для неё такое поведение было бы слишком пресным, типовым, шаблонным. Не тот стиль.

Обдумывая, чего ждать дальше, устроился напротив, предоставляя букинистке право первой начать разговор.

Из-за оказавшейся между ними свечки придвинулась подталкиваемая женской рукой пепельница.

— Закури, пожалуйста. Я люблю табачный дым.

— Конечно.

Достал сигареты, щёлкнул зажигалкой, затянулся, выпустил сизое облачко, игриво затанцевавшее вокруг пламени.

— Меню в отделении под столешницей.

Пошарив рукой, Иванов извлёк не новомодный планшет с картинками предлагаемых кушаний, их подробным описанием и улыбчивыми лицами поваров на каждой вкладке, а обычную, увесистую кожаную папку.

Открыл, бегло пробежал глазами по незнакомым названиям, крупно выписанным на тисненых бумажных листах, тщательно игнорируя цены. К чему ломать кайф четырёхзначными цифрами? Дешевле тут разве что вода стоит, да и то не факт.

Ничего знакомого не увидел. Длинные наименования предлагаемых блюд вызывали скуку, отдавали наносным, навязчиво напоминая сценку из модного фильма о гренке и крутоне.

Для приличия полистал, посмотрел напитки.

— Выбрал? — с той стороны стола послышался звук схлопывающейся кожи.

— Картошка и котлета. Салат оливье, — инспектору было совершенно до лампочки, что о нём подумает спутница.

— И я, — рассмеялась букинистка. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но мне казалось, что ты именно так и поступишь. Выберешь наиболее простое по составу и максимально сложное для повара. Приготовить обычное блюдо лучше, чем дома — тяжёлая задача. Со всякими говядинами по-бургундски или вепревым коленом переживаний меньше. Есть рецепт, есть опыт — готовь на здоровье! А вот затмить, или хотя бы удержать уровень в том, чем клиента с детства мама потчевала, надо суметь!

Изобразив удивление и в очередной раз затянувшись, Серёга отказался сочувствовать незнакомому мастеру кухни:

— Пусть соответствует. Пить что будешь?

— Коньяк. Тут уж, извини, простотой не обойдёшься. Я за нас выбрала, раньше, на свой страх и риск.

Нажав на кнопочку брелока связи, Лана вызвала официантку, коротко продиктовала ей заказ. Коньяк сотрудница ресторана принесла с собой, перед тем, как поставить, показала бутылку гостям и, получив одобрение, откланялась.

Разлив понемногу, парень хотел чокнуться со спутницей в поддержку традиций, однако та, пока он тянулся, встала из-за стола, скинула туфли и босиком прошла к кушетке, грея бокал в руке.

— Успеем стекляшками постучать, — словно не Иванову произнесла женщина, забираясь с ногами на мягкое сидение и глядя на чёрную, почти невидимую воду пруда. — Устраивайся поудобнее, буду тебе розовые очки разбивать, прекраснодуший мой мальчик.

От упоминания в таком ключе Серёгу покоробило. Возраст у него не тот, да и самооценку, надо признать, зацепило сильно. Но, одновременно со звучащей снисходительностью, в голосе букинистки впервые чувствовался её настоящий возраст. Накопленные за плечами десятилетия словно прорвались через все внутренние блоки и замки почти обманувшей время, превращаясь в теплоту древней, мудрой, заботливой бабушки, воспитывающей наломавшего дров внука.