Виктор Косенков - Гость внутри [litres]

К тому моменту, как у остановки притормозила Сашкина «девятка», Алексей потихоньку начал приходить в себя. Неожиданно Беляева бросило в другую крайность: тело налилось мощью, не силой или энергией, а именно мощью, которая в нем не умещалась, и от этого Леша чувствовал себя даже немного уставшим. Бесполый Саша распахнул дверь, кивнул:

– Садись!

Беляев сел на переднее сиденье справа от водителя, хлопнул дверью. Саша осклабилось, спросила вальяжно:

– Ты знаешь, что от тебя энергией прет за версту? За тобой шлейф тянется.

– Ты знаешь, что опять начинаешь бредить? – поинтересовался Леша.

– Это не бред.

– А что? В любом случае не могу ответить тебе взаимностью, ты выглядишь препаршиво. Кто тебя так умотал?

– То, что ты называешь бредом. Мы как-то говорили с тобой. Помнишь? Ты обещал мне, что я смогу пользоваться твоими способностями. Так вот я и…

– Как же, как же, – припомнил Леша. – Черная коробка. И ты все еще хочешь ее открыть.

Саша притормозила на светофоре. Голос прозвучал отрешенно:

– Ящик уже открыт.

– И что? – Беляев откровенно начал забавляться. – Оттуда кто-то вышел? Туда кто-то вошел? Где обещанный конец света?

– Туда никто не посмеет войти, – серьезно сказал Саша. – А если посмеет, то не сможет. И оттуда еще никто не вышел. Пока.

– Угу, – рассмеялся Леша. – Значит, ящик пуст.

– Не обязательно, – устало произнесло бесполое существо. – Я чувствую, что там кто-то есть, просто его сейчас нет.

– Это что-то новое.

– Это только снаружи ящик, а внутри… Представь себе огромный лабиринт. Куча входов и выходов, но все заперты. По лабиринту ходит некто, он ищет выход, он дергает двери, надеясь, что одна из них когда-нибудь откроется. Ящик лишь одна из дверей. Теперь он открыт, а некто теребит другие двери, но дойдет и до этой, которая нараспашку. Вот когда дойдет…

– Напился, папаша? Поди похмелись, и неча рассказывать байки, – пропел Беляев.

– Иди ты, – рассердилось Саша. Злость всколыхнулась в бесполом существе тоже бесполая. Не женская и не мужская.

– Ладно, – с видом глубочайшего раскаяния произнес Алексей. – Не дуйся. Кстати, а куда ты меня везешь?

– В клуб. Куда еще? Там Конрад, ему сейчас тоже не особо весело. Он хотел с тобой поговорить. Только поговорить. Только хотел, а поговорит, нет, не знаю.

Конрад их не дождался, Саша быстро куда-то уш-мыгнуло. А Беляев отвлекся, забыв про вокзал, приступ и про разговор тоже. Вспомнил позже, сильно позже. И даже осмыслил часть сказанного. Но только произошло это слишком поздно.

Глючить начало не сразу. Вообще говорят, что приход у каждого свой, от организма зависит. Леша сидел на диване и смотрел на раскачивающийся тюль. Огромные цветы на тюлевой занавеске под легким дыханием ветерка танцевали, складывались в причудливые пары, хороводы.

«Может быть, Чайковский писал «Вальс цветов», наглотавшись ЛСД и глядя на тюлевую занавеску? Сомнительно. Кажется, тогда этого не было, – думал Беляев, слушая звучащую в голове музыку. – Нет, это даже не Чайковский. Что-то свое, воздушное, как тюль, белоснежное и чудесное».

Музыка взлетала и опадала, как легкая занавесь на ветру, цветы кружились, отбрасывали тени, что тоже принялись носиться в каком-то своем уже танце. Хаотичном и нервном.

«Ловушка», – сказал кто-то.

Алексей не стал оборачиваться, хотя ему показалось, что голос прозвучал откуда-то из-за спины, совсем рядом. Беляев почувствовал неприятный отголосок внутри. Цветы скукожились, уступая место теням, истлели. Тени носились теперь гордо и неистово, бешено и сумбурно. Музыка превратилась в набор звуков, какофонию, какая бывает, когда оркестр настраивает инструменты перед концертом.

Леша почувствовал, как по телу пробегает дрожь. Странная, несуразная, идущая словно бы изнутри. Тени вспыхнули черным пламенем. Огонь обрел форму коробки с откидной крышкой. Леша почувствовал, что его откровенно трясет. Такого тремора еще никогда не наблюдалось. Глючило уже совсем не прикольно. Вообще все происходящее напоминало ночной кошмар – необоснованно жуткий, совершенно беспомощный и абсолютно беспощадный. Алексею страшно захотелось проснуться, но не тут-то было.

Крышка ящика откинулась беззвучно, оттуда выскочил поток света, черного, как безлунная, беззвездная ночь. Потом свет этот налился фиолетовым, посветлел до ультрамарина, до нежной голубизны, что плавно перетекла в зеленый. Странный свет покинул ящик, не переставая менять цвета. Прошел по всему спектру, насыщенному до боли в глазах, до той поры, покуда не выгорел до первозданно-белого. На мгновение Леше показалось, что свет так и останется белым, но налившийся силой поток снова резко почернел, словно на белый лист посадили жирную черную круглую кляксу, что расползлась. Так, словно после яркого света дня глаз попал в полумрак подъезда и ослеп заплясавшим и растекшимся перед зрачком черным пятном.

Леша сощурился, а когда снова открыл глаза, поток света обрел получеловеческие очертания, но остался черным. Силуэт, казавшийся нереальным, божественным, сотканным из невозможного сочетания черного, белого, всякого, смотрел на Алексея пристально, словно оценивал возможного противника. Смотрел, хотя Беляев не видел глаз. Просто чувствовал этот взгляд.

Какофония в голове оборвалась пугающей тишиной, Леша вздрогнул. И тогда голову его разорвал смех, бесконечно долгий и пронзительный. Смех, в котором смешались залпы орудий и мерные удары маятника старинных настенных часов, крики умирающих и мерзкий треньк, издаваемый будильником, карканье ворона и женский смех, крик разбуженного петуха и соловьиные трели, и дикий кошачий мяв, и постукивание клавиш пишущей машинки, и рык рассерженного хищника, и шелест падающих на землю листьев, и завывание ветра в печной трубе, и треск сухих дров в камине, и рев взлетающего самолета, и… В этом смехе было все! Все, что есть в мире.

Силуэт поднял руку и погрозил Леше пальцем. Так поводят пальчиком молодые мамы перед носом провинившихся чадушек. Поводят и говорят строго и ласково: «Нельзя». Не сказав ничего, он только погрозил пальцем и растаял, оставив в голове Алексея невыносимый смех, пляшущий эхом в пустоте.

Беляев затряс головой, пытаясь выбросить из нее жуткие звуки, – не помогло, смех только усилился. Леша беспомощно ткнулся головой в диванную подушку, завыл. Рвал на голове волосы, молотил по ней кулаками, тыкался, тыкался, тыкался в диван. Кошмарные звуки не уходили. Наоборот, звучала в них теперь неприкрытая издевка.

И тогда Алексей упал на пол, распластался, зарывшись лицом в сброшенную подушку, и заплакал навзрыд…

…Смех прекратился минут через пятнадцать, растворился, как кусок сахара в стакане с горячим чаем. Близкий к помешательству Леша лежал еще какое-то время на полу, потом с трудом переполз на диван, сел. Тошнило. Беляев, превозмогая слабость в трясущихся ногах, поднялся и поплелся в ванную.