Лада Лузина - Бесы с Владимирской горки [litres]

Потому и нынешняя ее экипировка для путешествия в Прошлое была необычной – под бобровой шубой виднелся мужской фрак. Мужчина в темных очках, рассудила Катерина Михайловна, привлечет куда меньше внимания, чем дама. Богомолка в стильных темных окулярах – явление для патриархальной Лавры уж совершенно немыслимое!

Дабы переместиться в Лавру Прошлого ей пришлось снова выйти из монастыря на Лаврскую улицу и подойти к центральному входу под самой древней Троицкой надвратной лаврской церковью XII века, способной послужить порталом в минувшее.

Хоть было всего три часа дня, день уже накрывало легкой дымкой приближающихся сумерек.

Катя честно купила в маленьком киоске билет (не разорюсь!), дошла с ним до полукруглого входа в Святые врата, протянула бумажный прямоугольник мужичку-билетеру в молодежной спортивной куртке и бейсболке, и одновременно произнесла «Забудь все!», вставляя в ворота волшебный ключ в Прошлое.

«Именем отца моего велю, (дай час, который мне должно знать)» – прозвучало заклятие.

Хоть целью ее вояжа была честнАя глава князя Владимира – за годы киевичества и Катерина, и ее соратницы, привыкли полностью полгаться на Город.

Даст он ей 1980, 1916 год – хорошо. А если изысканный господин в антипролетарской бобровой шубе окажется в 1918-м, посреди толпы революционных матросов…

Пипец матросам.

Катерина Михайловна Дображанская будет лишь рада возможности приспустить свои защитные черные очки и заняться физиотерапией для глаз. (Ибо мало что утомляет столь сильно, как необходимость постоянно сдерживать силу).

Но нынче у Киева были на Катю иные – менее кровожадные планы.

Здесь, в Прошлом, тоже царствовал сумрачный зимний день, – но несшийся с небес мелкий снег отгонял темноту.

Печерской лавре шла зима!

Пожалуй, именно зимой – не весной и не летом – Лавра была самой сказочно-красивой, как будто снег был ей сродни, был сделан из той же небесной плоти, что и ее белые стены.

Белые стены высокой колокольни, белые стены Успенского, Троицкой, Всехсвятской, белые стены старинных монастырских келий…

– Идем, идем матушка-барыня!..

Катерина Михайловна оказалась в толпе паломников, на первый взгляд и не поймешь в каком году. Нищие, юродивые, крестьяне и мещане, множество людей, пришедших из дальних городов, в истрепанных башмаках, пыльной одежде, перепоясанные торбами, увешанные мешками, корзинами, не слишком следили за модой.

– Идем… идем… – маленькая седая и слепенькая старушка в черной одежде тащила Катю за мохнатый рукав шубы – то ли сослепу перепутала ее со своей матушкой-барыней, то ли со свойственным слепым чутьем угадала под платьем богатого господина не слишком решительную даму. – Радость, матушка, радость-то какая, – открыли его! Помню, при прошлом царе была, в щелочку токма смотрела. И то за радость великую почитала! Все своими глазами видала… Лежит весь целокупен, в полном нетлении. И дух от него, точно из Эдемского сада!

– И чем разгневал их Павел наш? – спросил мужчина в бараньей шапке и драном кожушке. – Столько годков его точно в полоне держали!

Толпа паломников казалась целеустремленной, двигаясь в известном им одним, но вполне конкретном направлении.

Как обычно, на церковной земле, Катя сразу испытала малоприятные приступы подступающего недомогания. Лавра, в отличие от обителей святой Варвары, не собиралась давать ведьме поблажек, и Катерине Михайловне следовало провести свою операцию быстро и споро, пока не начнется жар.

Но хоть зваться Павлом честнАя глава князя Владимира априори никак не могла, Катя пошла за толпой. Если уж произнесла заклятие «Дай час, который мне должно знать», не стоит противиться… До взрыва 1941 года далече – хватит времени и на главу Владимира. А недомогание она потерпит – легко только кошки родят.

Великая церковь – еще не взорванный истинный Успенский собор, построенный не из кирпичиков, а из сотни сотен легенд, – приближался к Кате.

Толпа двигалась куда-то к задней части «Небеси подобного» Успенского храма, план которого по легенде Печерского патерика был ниспослан некогда прямо с небес.

И однажды павшая с неба церковь снова взлетела туда, откуда пришла – в киевские небеса.

И кто бы ни совершил это страшное преступление, было оно наказанием. Не оценили киевляне подарок, павший с божьего неба, и подарок забрали обратно на небосвод.

Но пока что Белые стены Успенского, кучерявые барочные навершия, святые на фасаде свысока посматривали на старшую из Киевиц.

По ходу движения Катя успела сплести из десятков разрозненных фраз целую историю неизвестного Павла, уроженца Червоной Руси (нынешней Галичины, города Самбора в Львовской области), ставшего по воле судьбы митрополитом Тобольским – острым на язык, непокорным царской власти, категорично не принявшим секуляризацию церковных земель.

Оттого-то теперь власть категорично открещивалась от него самого. Хоть нетленные мощи владыки давно стали предметом почитания, не мог бунтовщик стать официальным святым! Власти не только отказывались причислить Павла к преподобным угодникам, но столетие держали мощи закрытыми для всех, и лишь по особому распоряжению начальства, лишь избранным счастливчикам позволялось приблизиться к гробу… не взирая на то, что молва о его чудотворениях уже не уступала славе целительных мощей Агапита и Алипия.

И вот, наконец-то, вход в склеп непризнанного святого открыли!

Несколько минут спустя, Дображанская оказалась в не слишком большом помещении, где возлежал в своей раке покрытый легкой прозрачной тканью бородатый мужчина в архиерейском облачении. Катерина поспешно сняла свой цилиндр (женская привычка неприкосновенности шляпки едва не подвела ее), но монах-гробовой не заметил оплошности – он как раз приподнял над мощами легкую ткань, чтобы накрыть ею голову коленопреклонённой молящейся дамы в черных шелках. Очевидно, ткани тоже приписывали дивные целительные свойства.

Но ни ткань, ни дама, ни услышанные в толпе истории исцелений не впечатлили Катерину Михайловну… Поразило иное.

Опальный митрополит из Галичины лежал в раке почти как живой.

Почти – в отличие от Варвары, встреченной в XVII веке, Павел не казался спящим, было видно, что человеческая жизнь отлетела от этого тела.

И все же оно было не просто нетленным, – от умершего только вчера его отличал лишь особенный бледный, белый цвет лица. Так мог бы выглядеть Дракула, кабы принял решение для маскировки прикинуться праведником, чтобы раз и навсегда застолбить себе место в удобном гробу, охраняемом глупыми монахами.

И глаза Павла, и властный нос его, и суровые губы, и русые волосы бороды и бровей, и лоб под округлой архиерейской митрой были полны… активности? Еще неосуществленных намерений? Энергии!