Лада Лузина - Бесы с Владимирской горки [litres]

Катя ощутила ее.

Она не стала подходить к нему, касаться полупрозрачного покрова, просить песочек из-под гроба, как полуслепая старушка, немедленно бросившаяся с подобной смиренной просьбой к гробовому монаху.

Хмурясь, Дображанская отошла от непризнанного святого. Вышла на улицу, направила свои стопы в сторону центрального входа Великой Успенской церкви.

В юные годы, задолго до того как ей довелось стать Киевицей и заработать аллергию на пребывание в храмах, монастырях и церквях, Катя, конечно же, бывала в лаврских пещерах.

Слышала, что мощи – от слова «мощь».

А само понятие «белая кость» – якобы связано с особой белизной праведных костей.

Но в юности нетленные мощи ничуть не впечатлили ее. И в своих размышлениях она ушла не так уж далеко от атеистов советских времен, обвинявших лаврских «фабрикантов» в производстве мощей. Вполне логично, что в подземельях Лавры некоторые тела после смерти не разлагались, а ссыхались как какая-нибудь копченая сельдь. И глядя на открытые для лобызания ссохшиеся руки угодников, она при всем желании не могла увидеть в них чуда.

Но чудеса были!

Сто, двести, четыреста лет назад.

Святая Варвара!

Павел Нетленный!

И о них, понятно, не говорили большевики в лаврском Музее Атеизма.

Но о них не говорили теперь и церковники. Тоже по понятным причинам. Ведь стоит сравнить этого Павла с нынешними мощами, окажется, что чудеса были…

Но их больше нет!

А ее ждет не дождется гулящая голова князя Владимира.

В Успенском храме Катерина Михайловна тщетно попыталась рассмотреть легендарный собор, давно канувший в реку Лету. Но в этот зимний день неизвестно какого дореволюционного года в храме царил сумрак, и света немногих свечей не хватало, чтобы рассмотреть высокие потолки и пышные барочные росписи древнего Успенского, его массивных давящих стен.

Катя конспиративно перекрестилась, прошла мимо образа великомученицы Варвары с золотой чашей-кубком в руках, мимо висевшего прямо у входа портрета неизвестного бледного монаха.

Согласно Машиному путеводителю 1910-го Дображанской следовало идти прямиком к высокому золотому иконостасу, где у южной стены главного предела Великой церкви «почивает глава св. равноапостольного князя Владимира».

Остановившись у нарядной серебряной раки, Катерина Михайловна постояла, пытаясь прочувствовать энергию княжеской главы крестителя и христианского просветителя Руси.

Но в ее собственную голову упрямо лезли иные – неуместные мысли, а перед глазами все стоял непонятный и мятежный митрополит, лежавшей в гробу почти как живой.

Но означает ли нетленность – святость? Ведь тот же некстати вспомнившийся граф из Трансильвании тоже много столетий оставался нетленным, не так ли?

Странно, но, будучи Киевицей уже несколько лет, она никогда не задумывалась о существовании вампиров. Черти были, русалки, водяницы, некроманты и призраки, многих из них она знала лично. А вот вампиры не попадались на их пути.

Но, если они существуют, почему бы одному из вампиров с практическим умом и затейливым чувством юмора не удумать штуку – прикинуться мощами для поклонения, дабы со всеми удобствами лежать в безопасной темноте подземных пещер, вдали от солнечного света, и, поглядывая из-под прикрытых век, выбирать себе среди паломников и монахов наилучшую – самую сладкую жертву?

Интересно, в Лавре никогда не бывало странных смертей?

Нужно будет спросить у Маши…

Катерина Михайловна сосредоточилась и прикоснулась рукой в кожаной желтой перчатке к серебряной раке с главой князя Владимира.

Его энергия тоже была сильной, пожалуй, даже пьянящей, как крепкий, шестидесятиградусный алкоголь, но все же совершенно иной – непохожей на ауру «бедного Йорика». И, говоря откровенно, совершенно не благостной. Первый из Великих правителей Руси (если в раке и впрямь лежал именно он), бывший ярый язычник и грешник, ставший крестителем, представлял собой весьма сложный энергококтейль.

А еще Катя почувствовала, как ее тело окутывает жар, Успенских храм не желал больше терпеть в гостях ведьму. Ей нужно уйти – немедленно. Пусть Маша дальше сама разбирается со своим князем-любимчиком и его непоседливой буйной головушкой, неспособной угомониться и после смерти… Катина миссия выполнена.

Но, посчитав так, Катерина Михайловна Дображанская в корне ошиблась.

Согласно правилам путешественников в Прошлое, чтобы вернуться обратно, в свой XXI век, достаточно было без дополнительных заклятий выйти из древнего здания наружу.

Но Город имел иное представление о траектории Катиного движения и ее личной миссии. И, когда Дображанская шагнула за порог церкви и вышла на божий свет, увиденное мало соответствовало ее ожиданиям.

Судя по чрезмерно массивным турнюрам, она попала отнюдь не в XXI, а в конец XIX века, примерно в 1870-е годы, при том, в теплое время, – в самый центр душной и жаркой толпы. И угодила прямо на чьи-то похороны.

Катя бестрепетно сбросила бесценную бобровую шубу на землю (пусть подбирает, кто хочет – не жалко), и забыла о ней.

Огляделась…

Похоронная процессия заняла все подворье перед Великой церковью Лавры. Судя по количеству кенотафов [9], покрытых красным вышитым золотом бархатом, по старинным знаменам-хоругвям и лошадям, облаченным в сияющие златом панцири, по верховым в одеждах казацких времен – здесь провожали в последний путь важных членов общества.

Два массивных гроба из темного дерева уже поставили на землю – для последнего прощания. В смиренных домовинах лежали два подобающе уготовленных к погребению тела – крупный, широкоплечий и седоусый мужчина (которого Катя сразу нарекла про себя «старый козак») и молодая красивая женщина в темном платье синего бархата, черных митенках и головном уборе из дорогих серебристых кружев.

«Кто они друг другу? И почему умерли вместе? Какая-то трагедия?» – равнодушно подумала Катя.

Впрочем, наибольшее недоумение вызывал Город. Почему Киев решил показать ей все это?

И тут началось бесовство.

Лежащий в гробу усопший с длинными, похожими на щупальца, седыми усами – пошевелился.

Молодой человек в черной свитке, как раз подошедший к нему, вздрогнул, выронил из рук обвитую лентой восковую свечу. Ударившись о землю, свеча разломилась пополам и погасла.

Веки покойника задрожали, весь он затрясся в гробу. Не открывая глаз, старый козак приподнялся, как панночка Гоголя, сел и широко распахнул рот с желтыми зубами…

Ужас рухнул на Лавру.

Вся окружавшая домовину толпа обзавелась общей грудью и издала единый слаженный звук невыносимого ужаса.

Толпа вздрогнула единым массивным телом и отхлынула, словно волна.