Макс Фрай - Зеленый. Том 1

Очень странно было входить в Карину квартиру одному, без нее. Отпирая дверь ключом, сомневался, что это вообще получится. А когда ключ легко повернулся в замке, невольно подумал: вот будет номер, если я сейчас открою дверь, а там – ничего, пустота!

Но за дверью все-таки был коридор, выключатель сразу нашелся, и вспыхнул свет. Он даже ощутил легкое разочарование, и сам над собой посмеялся: мало тебе чудес? Жути хтонической для полноты бытия не хватает? Обидно, что бездна под ногами не разверзается? Не хочет, зараза такая, меня поглощать!

Прошел в гостиную, не разуваясь, как принято дома, на Этой Стороне, где грязь не настолько реальна, чтобы о ней беспокоиться; собственно, не одна только грязь, у них – нет, стоп, не «у них», а у нас! – материя в целом тоньше, легче, пластичней, сговорчивей, нет у нее задачи людям жизнь усложнять. Поэтому если кто-то и моет дома полы, то не потому, что они запачкались, а только ради блеска и запаха влажных досок; еда без холодильника месяцами не портится; сколько ни выпей, можно, если захочешь, в любой момент протрезветь; ноги, хоть сутки гуляй, не устанут от пешей ходьбы; да много еще подобных отличий. На первый взгляд, в мелочах, но на самом деле эта разница – фундаментальная, она проявляется вообще во всем. И здесь, на Другой Стороне, сразу гораздо легче становится, когда вспоминаешь, как чувствуешь себя дома; в идеале, хорошо бы вообще никогда, ни при каких обстоятельствах об этом не забывать. Наверное поэтому Кара и не велит гостям разуваться: входишь в ее квартиру на Другой Стороне, а порядки тут уже наши, домашние. И, кстати, много раз замечал: сколько здесь ни топчи, полы все равно остаются чистыми. Теоретически это необъяснимо, грязь-то на ботинках, как ни крути, настоящая, тяжелая, местная, но так уж Кара воспитала свой дом.

Лампу в гостиной включать не стал, достаточно было света из коридора. Открыл окно нараспашку, уселся на подоконник, закурил. Смотрел вниз, на автомобильную парковку напротив военного министерства. Вот белый «Ниссан» торопливо, небрежно паркуется вкривь и вкось, чуть ли не поперек разметки. А вот здоровенный джип, наоборот, выезжает с площадки. Этот молодец, не торопится, каких-то идущих по проезжей части девчонок вежливо пропустил.

Пока глазел на машины, вдалеке в темноте вспыхнули яркие синие фонари, и Эдо натурально схватился за сердце – вот настолько все оказалось просто? Значит, отсюда я могу увидеть свет Маяка? И пойти на него, и прийти на Маяк, как раньше всегда возвращался? Вот будет номер, если действительно да!

Но синий свет постепенно сменился лиловым, лиловый – розовым. Все с ним ясно, просто кто-то украсил разноцветной подсветкой витрину лавки или вход в ресторан. И со мной тоже ясно, хрен мне, а не свет Маяка.

Разочарование оказалось гораздо сильней, чем он обычно себе позволял; по-человечески это, конечно, понятно. Сижу тут, как последний дурак, смутно надеюсь на невозможное, которое не спешит становиться возможным, что с меня взять. Ну и вообще весь день такой выдался – не то что плохой, просто нелепый и дерганый. Все сегодня не так. Как не понял с утра, кто я сам, что тут делаю и почему до сих пор не сбежал на край света от такого невыносимого счастья, так до сих пор толком и не понимаю. Собственно, как раз поэтому и хотел сегодня домой. Ввалиться к Тони и с ним – даже не просто выпить, а натурально нажраться. Вдрабадан. Терпеть не мог напиваться, но сегодня очень хотел, потому что пьяному простительны любые проявления слабости; их от него, можно сказать, даже ждут. А значит, в кои-то веки не надо будет прикидываться, что у меня все в полном порядке, не заливать, будто устроился лучше всех, развалившись меж двух миров, как царь на перинах, а честно признаться, что иногда бывает совершенно невыносимо, настолько, что ну бы ее вовсе к чертям собачьим, такую волшебную жизнь. А потом, когда полегчает, быстренько протрезветь и жить дальше, как ни в чем не бывало. И небрежно отмахиваться от дружеского сочувствия: ай, да не бери в голову, это была не исповедь, а просто художественная декламация, нашел вообще кого слушать, а то сам не знаешь, я не умею пить.

В общем, такие были планы на вечер: нажраться в хлам, устроить минуту слабости часа на полтора-два, отвести душу, а потом горделиво все отрицать. Но, похоже, судьба хранила – не его самого, а Тони Куртейна от сомнительного развлечения утирать ему пьяные слезы. «Судьба молодец, все правильно понимает, – думал Эдо, доставая новую сигарету. – Тони и так хлебнул со мной лиха. Если уж беречь кого-то из нас, одного, на выбор, то лучше его».

Курить ему больше не хотелось, но надо же чем-то себя занимать, пока кукуешь на подоконнике с видом на скучнейшую из площадей Старого города, разглядывая парковку напротив военного министерства и вечерних прохожих, идущих, бредущих, спешащих, летящих вприпрыжку по своим делам, кто куда. Сидел, вертел в руках незажженную сигарету; подумал, что еще можно было бы свесить с подоконника ноги и болтать ими в воздухе, тоже ничего себе развлечение, но не стал. Каждому жесту свое настроение, умеренно безрассудные выходки хороши далеко не всегда.

Поэтому просто достал телефон и проверил погоду – сейчас-то она вполне ничего, плюс пятнадцать, но к ночи сильно похолодает; ладно, зато никакого дождя. Это значит, если ничего не получится – «если»? да я офигеть оптимист! – можно будет просто гулять, пока ноги держат, хоть до утра. Собственно, гулять в любом случае можно, но все-таки не хотелось бы меланхолично скитаться под бурно рыдающим небом. Сейчас вообще не его, а моя очередь рыдать! – весело думал Эдо, хотя уже не мог вспомнить, почему собирался рыдать. То есть вспомнить-то дело нехитрое, просто он больше не понимал, вернее, не чувствовал, зачем это вдруг понадобилось. Искренне удивлялся: что мне вдруг стало не так? У меня же сейчас отличная жизнь. Не «сравнительно неплохая», не «лучше, чем ничего», а объективно отличная, всегда чего-то такого хотел. Даже если не принимать во внимание, что и этого могло бы не получиться, шансов вернуться домой хотя бы отчасти, на птичьих правах, как сейчас, практически не было; короче, без всяких скидок на обстоятельства, жизнь у меня крутая – по моим же собственным меркам. Но других мерок у меня и нет.

Он мечтательно улыбался, глядя на экран телефона, на пиктограммы, символизирующие переменную облачность в темное время суток (из-за тучи выглядывает месяц), на драматический график стремительного падения температуры (+15, +10, +7, +5), на стрелки, указывающие направление ветра (северный, северо-западный, снова северный). И долго еще смотрел бы, не видя, думая о своем, но экран телефона моргнул, погас и больше не реагировал на прикосновения. Похоже, просто завис; ай, ладно, это его проблемы, жить захочет, отвиснет, – сказал себе Эдо, отложил телефон, и только тогда наконец заметил, как ярко сияют разноцветные фонари на площади – да уж конечно, не Йоно Жемайче. А Восьмидесяти Тоскующих Мостов, где стоят торговцы цветами, осенними вечерами их здесь собирается столько, что загораживают проезд, хорошо хоть на трамвайных рельсах свои ведра пока не расставили… господи, я что, правда здесь?!