Алексей Федорочев - В тени отца

Скрыть ночную отлучку дома уже вряд ли удастся, а минутой больше — минутой меньше — роли не играет. Зато слегка убрать запах перегара не помешает.

В летней кухне — а в дом меня не пригласили — оглядел приготовленный натюрморт: два стакана, закопченный чайник и блюдце с четырьмя черными сухариками. И еще полный молочник — видать успела, пока я отмывался, по новой сгонять за молоком. Сама Маша, кстати, платье переодела, но гольфы на ней остались те же — с грязными разводами и одной сиротливой кисточкой. И почему — то эта кисточка так и лезла на глаза, вызывая иррациональные угрызения совести.

В утренней промозглой сырости чай остыл моментально, и я почти залпом выхлебал свой стакан, не притронувшись к сухарям. Если честно, в нормальное время я бы и собаке постеснялся такое дать, но не взял не поэтому. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что семья здесь живет бедная — об этом кричала и сервировка стола, и Машина одежда, и общая обстановка. Объедать тощую девчонку показалось мне кощунством.

— Спасибо за чай, — отставил я стакан, — Поеду. Когда удобно будет штаны вернуть?

— Ммм… — почему — то без труда догадался о ходе ее мыслей — любопытные соседки жили не только в моем квартале.

— Завтра с утра за молоком поедешь? — уж один — то день могу и встать спозаранку.

Маша, покраснев, кивнула.

— Тогда до завтра.

— До завтра, — еле слышно прошептала она.

Незамеченным проникнуть домой не удалось — в прихожей среди рассыпанной с полки обуви и пустых бутылок сидел пьяный в зюзю старик и плакал.

— Сынок! — обрадовано встрепенулся он, взмахивая унизанными перстнями кистями рук и безуспешно пытаясь подняться с пола, — Живой, слава богу!

У стенки, отчаянно переминаясь с ноги на ногу, стояли два громилы и не решались к нему подойти. Могу их понять: пусть им по сороковнику, а отцу почти восемьдесят, пусть они в прошлом тренированные убийцы, а он никогда к физической силе не стремился, но Петр Исаевич Романов и сейчас считался одним из самых опасных людей в империи, наравне со старой аристократией. А какое — нибудь из его колечек могло от непонравившегося ему человека и пепла не оставить. Прихватив, правда, пару кварталов заодно, но кто из нас совершенен? И даже если отнять его перстни, пуговки, цепочки и браслеты, он, вполне вероятно, был артефактом сам по себе. Это, конечно, только мои домыслы, но проверять я бы не взялся. И другим бы не советовал.

Да, этот с виду немощный старик — мой отец, единственный и неповторимый Петр Романов собственной персоной, чьим жалким подобием я являюсь. Когда — то давно шестидесятитрехлетний профессор артефакторики женился на собственной несовершеннолетней студентке, что повлекло за собой грандиозный скандал, переезд в глушь и через девять месяцев — меня. Надо впрочем признать, что до смерти матери он так не выглядел: одаренные в большинстве своем после определенного возраста смотрятся не на прожитые года, а так, как себя ощущают. И пять лет назад этот человек в одночасье из цветущего мужчины превратился в ту развалину, что я вижу сейчас.

Долгое, очень долгое время я считал, что это справедливо.

Но все — таки…

Машкин обрыв — назван, конечно, не в честь сегодняшней Машки, а по имени какой — то другой несчастной, — он регулярно собирал дань из человеческих жизней. Шесть метров высоты, острые камни внизу… В мэрии давно идут разговоры, чтобы как — то его оградить, обезопасить, но пока там до сих пор ежемесячно бьются машины. А на мне, не считая мелких царапин, ни одного ушиба. Сделанная им защита спасла.

Так может быть это я неправ? И может быть есть что — то, непосильное и ему?..

— Папа! — давно и прочно забытое слово тяжело протолкнулось сквозь горло, — Пап, ну что ты сидишь на холодном полу!

Опустившись перед отцом на корточки, я стал закидывать его руку себе на плечи. При всей своей ненависти мне никогда не приходилось сомневаться в том, что я — тот единственный человек, кому он никогда не причинит вреда.

— Папа… — свободной рукой он погладил мои мокрые волосы, — Как давно ты меня так не называл, сынок…

— Пап! Тебе вредно тут сидеть, пойдем спать!

— Мне уже все вредно. — Но он не сопротивлялся подъему и походу в сторону спальни. Николай с дядькой Рафом облегченно переглянулись, Коля бросился подставлять свое плечо с другой стороны, а Рафаэль придерживал перед нами двери.

— Точно! И пить столько вредно! Вот зачем ты пил?

— Сынок… — уже лежа в постели, он никак не выпускал мою руку из своей, — Когда — нибудь я умру с твоим именем на губах…

— И нафига мне такое счастье? Живи, давай! Умирать он собрался!.. — проворчал я напоследок, покидая отцовскую комнату.

В пять утра я не спал, но не потому, что встал заранее, а потому что опять еще не ложился. Странный, пошедший кувырком день поставил все с ног на голову. Проснувшись к обеду, я впервые не смылся из дома до вечера, а спустился на общую трапезу, отец тоже не заперся в своей мастерской. Весь обед мы как два хищника наблюдали друг за другом, кружили, принюхивались. И молчали. Я не знал, о чем с ним говорить, он, подозреваю, мучился той же проблемой. И так, может быть, все ничем бы и окончилось, но положение спасли дюжие курьеры, доставившие ящики с грузом на наше крыльцо.

— Твой очередной заказ? — спросил я, только чтобы что — то спросить.

— Да, новые материалы из Конго.

Африка? Это интересно. Далекий континент таил массу неизведанного.

— Поможешь?

— Тебе помочь? — одновременно произнесли мы. И так же разом неловко замолчали.

— Конечно, пошли! — первым спохватился он.

Сортировать и разбирать посылку пришлось до самой ночи. Мы мало говорили, а если и приходилось переброситься словом, то это было по делу, но до чего этот вечер был похож на те, из прошлой и забытой жизни! И, расходясь глубоко за полночь по комнатам, я впервые за долгое время произнес без малейшей издёвки:

— Спокойной ночи, папа.

Машка оказалась сиротой, как и я, только наоборот — у ней была жива мать. Встретив ее не на обратном пути, а еще только когда она отправлялась на ферму, просто отдать штаны почему — то показалось мне неправильным, и я два километра туда и обратно тащился рядом, выслушивая поток сознания, которым она забивала окружающую тишину.

Достаточно обыденная история для нашего городка: отец — военный, мать — домохозяйка. Семь лет назад часть, расквартированную поблизости, срочным порядком перекинули на Аравийский полуостров, где мы, я имею в виду сейчас нашу Российскую империю — ввязались в конфликт и ощутимо получили по щам. Тогда вообще чудом до второй мировой не дошло, но как — то смогли удержаться и договориться.