Алексей Федорочев - В тени отца

— А ты?

— Мне было пять лет, я глазел и на тех, и на этих. Или ты думаешь, я так и родился — седым, бородатым и старым?

— Нет, конечно! — Хотя, положа руку на сердце, я именно так и считал. — И что?

— Честно говоря, я ничего не понимал в том хаосе, а позже понял, что и взрослые в нем мало разбирались. Зато мы все от мала до велика разбирались в погромах. Идут свои — значит можно запереться покрепче и просто не отзываться на стук и выкрики. Самое страшное — стекла побьют. Зареченские, те могли и морду капитально начистить, и даже красного петуха могли подпустить. А если идет пьяная матросня, значит надо прятаться по — настоящему — эти и в штыки могли взять. Однажды так и произошло. Мы с пацанвой ловили раков тогда, далеко от дома забрались… а вернулись… соседка, тетя Валя, все пыталась удержать, не дать увидеть… Дом выгорел полностью, отца убили во дворе, мать с сестрами были в доме… — теперь отец молчал намного дольше, — Не знаю, может у меня была еще родня, каких — то гостей я смутно помню. Но если и были, то их никто на нашей улице не знал, а сами они так и не пришли. Тетя Валя меня забрала к себе, а через полгода, когда так никто и не объявился — усыновила. И вот она — то как раз и была Романовой. Она же и окрестила, моего мнения, сам понимаешь, никто не спрашивал. От настоящей семьи только отчество и осталось. Странная она вообще — то тетка была, если между нами, еще не сумасшедшая, но мозги набекрень, это точно. Сын у нее на фронте погиб, муж еще раньше, наверное поэтому сироту пожалела. А рука какая тяжелая!

— Она тебя что, била?!

— Так я тоже не подарком был. — Заметно смутился отец, — Я ж своих родителей поначалу помнил, мамой ее наотрез называть отказывался! Грубил, хамил. Она меня иначе, чем наказанием, редко звала. Чуть старше стал — еще и с шайкой воров связался!

— Ты?!

— Ага! По карманам, между прочим, промышлял! Самым высоким воровским искусством это тогда считалось! Высшим форсом!

— Врешь! — В это я не мог поверить, только не отец — респектабельнейший член общества, попечитель нашей школы, основатель десятка благотворительных фондов!

— Подойди! — Он выпрямился, окончательно оторвавшись от чертежей, над которыми корпел, и пощелкал, разминаясь, суставами пальцев.

Стоило мне приблизиться, как отец сделал шаг навстречу, задев плечом, и пошатнувшись, стал оседать на пол.

— Тебе плохо?! — кинулся я за ним, подхватывая и усаживая на стул.

— Мне хорошо! — ответил он, развалившись на сиденье и поигрывая моими часами.

— Как?!

Вместо ответа отец подмигнул:

— Какой же ты все — таки еще ребенок!

— Тьфу! А я, между прочим, действительно поверил, что тебе плохо! — возмущенно пробухтел, отбирая и застегивая обратно часы на руке.

А когда я, недовольно сопя, пошел на свое место, в спину донеслось:

— Лови!

Обернувшись, едва успел поймать летящий в лицо свой собственный бумажник.

Да уж! Как он только с такими талантами в ученые выбился? Не преминул задать этот вопрос.

— Школу я худо — бедно закончил, а аккурат за выпуском тетя Валя преставилась. Пока занимался похоронами — кореша — товарищи мои под облаву попали. Суд тогда скорый был — два дня, и они уже на этапе. Только и успел, что конвоирам на лапу сунуть, чтобы парней не месили особо. Крест, как сейчас помню, все орал в оконце, чтоб я не вздумал по их дорожке пойти, кричал, чтобы учиться шел. Так пути и разошлись, так мы и потерялись тогда. Я уже потом, когда более — менее в люди выбился, пытался ребят разыскать, но где там! Я же даже фамилий их толком не знал: Крест, Щербатый да Гвоздик…

Отец снова замолчал, невидящим взором уставившись в пространство, я тоже затих, не рискуя прервать наступившую тишину. Как выяснилось, я не только про мать ничего не знал, я и о его бурной биографии не имел представления!

— А слова Креста я запомнил, — отмер через какое — то время отец, — Опекунша моя, как оказалось, в банке приличную сумму имела — ей же пенсия за сына и мужа шла, а я у нее единственным наследником был. Никогда бы ни подумал, жили — то мы бедно, досыта не каждый день ели… А вот поди ж ты! Случайно банковскую книжку обнаружил, когда документы после смерти тети Вали разбирал. Дальше… с деньгами жить проще, чем без них. Одесса мне к тому времени осточертела, захотелось мир посмотреть, себя показать. Года два меня по стране помотало, много всякого — разного было, а потом каким — то ветром занесло в итоге в Казанский университет. Там в Казани и осел надолго в первый раз. Но, что — то мы куда — то не туда ушли, ты же о матери спрашивал?..

А я в кои — то веки и о «всяком — разном» не отказался бы послушать. Хотя бы о том, как безродный еврейский юноша вдруг стал потомственным дворянином, как заработал первые капиталы — не на тети Валины же деньги он жил долгое время? Как его потом из Казани в Питер занесло?.. Оставалось надеяться, что это у него не последний приступ разговорчивости.

— Надины чувства ни для кого секретом не являлись, но она была из старинного княжеского рода, пусть и обедневшего, а я… были еще другие обстоятельства… Из дворца меня выставили. Как же я ее возненавидел! Знал бы ты! Из — за соплячки с голубой кровью лишиться всего!!! Это потом уже я понял, что всё к лучшему, но тогда!.. Если бы я мог ее встретить, то ты бы точно стал сиротой! А, нет, ты бы просто не родился!

Слышать такое про мать было обидно.

Но с другой стороны…

Придворный артефактор, для многих — венец карьеры, высшая ступень. Если ей было тринадцать, то ему, значит, пятьдесят девять. Даже для мага солидный возраст.

И — резко вниз! Из — за девчонки вроде Машки…

Н — да…

— Одно потянуло за собой другое, часть знакомых отвернулась. Тоже тогда… всякое было. Накопления… с ними отдельная история. Так что, оказаться на свободе было странно и дико поначалу. Столько лет — вздохнуть некогда, а тут вдруг… сам себе свободный художник… Помог Симка Веллер. Дядя Сима, хотя вряд ли ты его помнишь, он как — то приезжал к нам, но тебе тогда лет шесть было. Самуил Иоганнович Веллер. Якобы немец, но поскреби — еврей — евреем. Тогда он был ректором Петербуржского университета. Вывел меня из запоя, загрузил работой. Он, кстати, до сих пор жив, мы переписываемся. Уже не ректор, годы все же не те, он постарше меня лет на пять, но на рождество еще преподавал, может даже и у тебя преподавать будет.

Дядю Симу я, как ни странно, помнил. Может быть потому, что у нас редко были гости, или сам по себе он был запоминающимся, но визит врезался в детскую память.

Ха! А знакомый препод — это неплохо!

— С ним на пару мы добили его проект брони. Опять пошли заказы, деньги. Да и выставили меня все же не с волчьим билетом, оформили все аккуратно, званий и чинов не лишили, наград тоже. Вернулся на кафедру, опять начал преподавать, постепенно жизнь как — то снова наладилась. И тут на первый курс приходит она. Надежда. И все повторяется вновь. Только ей уже не тринадцать, а семнадцать. Из неуклюжего подростка она превратилась в роскошную красавицу. На нее облизывались все мужчины, ей оглядывались вслед… а она по — прежнему смотрела только на меня. И вот тут я не устоял. Дальше… дальше ты, наверное, знаешь. Мир не без «добрых» людей, — отец интонацией выделил это «добрых», — нашлись те, кто донес. У нее был выбор — отказаться, уйти… Скандал могли замять. Она выбрала меня и тебя. И это были самые счастливые двенадцать лет в моей жизни.