Анна Семироль - Офелия [litres]

– Простите, миссис Палмер, извините, миссис Палмер! У нас был расовый конфликт, и он исчерпан!

– Никаких расовых конфликтов в моем доме! – прикрикнула Оливия Палмер и уже спокойно, со сдержанностью настоящей леди добавила: – Питер, переоденься и спускайся на кухню. Сделаю вам чаю с бутербродами. Мальчики, прошу за мной.

Ребята и миссис Палмер ушли, а Йонас слегка задержался: сказал, что обуется и отнесет злополучное ведро в сарай.

Он нагнулся, закатал штанину, посмотрел на рану, которая только что обильно кровоточила, а сейчас смотрелась так, словно он поранился несколько дней назад. Хмуро кивнул, обул потрепанные кеды, стиснул мокрый окровавленный платок в кулаке. Оглянулся на пруд: светлый силуэт маячил вдалеке, у решетки, частично перегораживающей ручей.

– Извини, что пришлось так, Офелия, – сказал Йонас едва слышно. – Я верю, что ты не сделала бы ему ничего плохого. Но тебе сейчас так плохо самой, что я должен был быть уверен, что ты не тронешь Пита. Я тебе клянусь: мы что-нибудь придумаем. Только сперва мне придется все рассказать этим двоим. И это будет очень сложно.

Старая ива убаюкивающе шелестела листьями – словно напевала колыбельную. Поплавки покачивались на воде, лениво уплывая по течению в сторону омута у другого берега ручья. Солнце мягко поглаживало загорелые спины троих мальчишек, лежащих с книжкой в траве. Рядом с ними в красной бейсболке высилась горстка карамелек, из которой они тягали по очереди.

– Ну как всегда, на самом интересном месте эта дурацкая надпись! – вздохнул Кевин, переворачивая последнюю страницу комикса. – Кто вообще придумал это «продолжение следует»?

– Ах-ха, – согласился Йонас и перевернулся на спину. – Скучная надпись. Нет бы там было что-нибудь этакое. Ну, про героев. Или про мир. Как выдержка из учебника. Или вкладыш типа сигаретной карточки.

– Я могу нарисовать, – предложил Питер. – И будут у вас карточки по комиксам.

– И их можно будет продавать желающим! – оживился Кевин. – Мы заработаем денег, соберем машину для экспериментов…

– Каких экспериментов? – приподнялся на локтях Йонас.

– Со временем. Я сейчас про это читаю, – гордо задрал облупившийся от солнышка нос Кевин.

– А ты уверен, что у тебя не электрический стул получится? – поддел приятеля Йон.

– Знаешь, вот у тебя точно только он и получится! – вскинулся Кевин. – Потому что ты…

– Немец, немец, – покивал Йонас. – А у тебя клюет.

Кевин подскочил с места как ужаленный, запрыгал в траве, схватив удочку. Питер уселся поудобнее, подобрав под себя ноги. Смотреть, как Кевин ловит рыбу, было почти что как ходить в кино. Каждую пойманную плотвичку Кев встречал такими йодлями, которым позавидовали бы даже самые голосистые горцы. Трясущимися руками он снимал рыбешку с крючка, целовал ее и поднимал над собой, как бесценный трофей, добытый в битве. В ведро с водой рыба отправлялась с не меньшими почестями. Кевин бормотал какие-то заклинания, насаживая червяка на крючок, тщательно плевал на него и долго прицеливался, прежде чем закинуть удочку снова. Йонас и Питер обхохатывались, всякий раз наблюдая весь процесс.

– Надо было его какому-нибудь ритуальному танцу научить, – шепнул Йонас, созерцая пассы над пойманной плотвой. – Или переобувать сандалии с ног на руки. Типа чтобы точно клевало.

Кевин оказался невероятно азартным рыбаком и столь же наивным: Йонас наговорил ему на первой рыбалке феерической ерунды из разряда «рыболовной магии и техники», в которую Кев поверил. Питер удивлялся, глядя на то, как его фанатеющий от науки друг внимает белиберде Йонаса, разинув рот. К счастью для всех, белиберда была абсолютно безобидной.

– Громче орать надо, – напутствовал Йонас начинающего рыболова. – Чем громче орешь, тем больше рыбы знает, что тут классно. Звук под водой разносится плохо, ты это сам знаешь, ученая голова. Так что давай, старайся.

От воплей Кевина с ивы сорвались напуганные птахи. Мальчишка покашлял, набрал полную грудь воздуха и снова издал душераздирающий крик. Питер закрыл лицо ладонями, чтобы хоть как-то сдержать рвущийся наружу смех. Йонас подошел и похлопал Кевина по плечу.

– Отлично. Теперь жди целую акулищу на свой крючок. Ты, когда забрасывал, на одной ноге попрыгал?

– Нет, – растеряно пожал плечами Кевин. – Забыл.

– Ну тогда все. После седьмой рыбы надо скакать на одной ноге, когда забрасываешь. Иначе конец рыбалке.

Йонас сделал скорбное лицо и вернулся туда, где Питер меланхолично перелистывал комикс.

– Пит Опилками Набит, – окликнул он его. – Кончай киснуть.

– Жарко сегодня, – вздохнул Питер.

– Тебе уже две недели жарко. Особенно по вторникам и субботам.

– Йо-о-он! – завопил Кевин у воды. – У тебя клюе-о-от!

Йонас умчался подсекать и выуживать рыбу. Питер лег в траву, закинув за голову руки, и прикрыл глаза.

Вот уже две недели, как он старался поменьше бывать дома по вторникам и субботам. В эти дни приезжала миссис Донован – и все внутри Питера холодело и переворачивалось. Такое же чувство он испытывал, когда лечил зубы у дантиста: беспомощность, невозможность избежать неприятной процедуры, страх перед болью. Яркая лампа, белоснежные стены и пол, уродливое громоздкое кресло в кабинете добавляли паники. Миссис Донован была страшнее дантиста. Поход к врачу не всегда заканчивался лечением зубов. А визиты тренерши никогда не приносили покоя или удовольствия ни Офелии, ни Питеру. Мальчишка понимал, что ничем не может помочь русалочке, и это заставляло его уходить как можно дальше, когда в саду ставили граммофон и клали рядом пластинку с «Голубым Дунаем».

А еще он боялся Офелии. Неделю он вообще не подходил к пруду и не спускался в нижнюю гостиную. Лишь изредка смотрел на водоем из окна оранжереи. Русалка или плавала у решетки, или не показывалась совсем. Но однажды Питер пришел на любимое место среди цветочных кадок и бесчисленных лиан в то время, в которое обычно приходил играть с Офелией, и увидел ее у бортика. На дорожке лежал позабытый мячик, и русалка покачивалась в воде вверх-вниз как раз напротив него. Она думала, что Питер придет играть. Она ждала его. А он не пришел. Просидел два часа с раскрытой на коленях книгой, но не прочел ни строчки: смотрел на Офелию. Она то ныряла, то снова появлялась на том же месте. Все два часа. Потом Питер не выдержал и ушел в свою комнату.

Он ворошил рисунки, изображающие девочку-цветок. Такую красивую, что трудно было вообразить себе что-то более прекрасное. Рассматривал картинки и невольно обращался к памяти ощущений.

Глубина – темная, заполняющая все пространство, стирающая любые понятия о расстоянии. Тишина такая плотная, что кажется, будто Питера завернули в толстый слой ваты. Прикосновение, холодное и мягкое, как ил на дне реки. Волосы, словно развевающиеся на ветру, – белые-белые. И запрокинутое вверх лицо с огромными распахнутыми глазами, в которых живет глубина.