Анна Семироль - Офелия [litres]

А если задуматься, была у триумфа и другая сторона. Офелия невероятно устала, перенервничала. Ее пугало обилие незнакомых людей, вспышки фотокамер, распорядители рингов, которые объявляли выступающих в рупор. На церемонии награждения, которая состоялась после заката, запустили фейерверки. От грохота и взмывающих в небо огней Офелия забилась в самый угол аквариума, сжалась, закрыла лицо руками. Питера же затормошили репортеры, и у него до утра болела голова от различных вопросов, на которые он отвечал до хрипоты. Потом фотографы – отдельный кошмар. Всем хотелось запечатлеть простого английского мальчика с русалкой: чтобы обязательно вместе, касаясь друг друга, и со счастливой улыбкой, от которой у Питера болели щеки. Ради этих дурацких фотографий мальчишка раз за разом залезал по лестнице на верх аквариума, миссис Донован за цепь вытаскивала Офелию, подтягивала ее к Питеру. «Ближе! Мальчик, возьми ее за руку! А можешь обнять? Почему нет? Что значит £она не хочет“? Ты же ее друг! Улыбайся! Парень, улыбку!..»

Рыба, которую взяли с собой для Офелии, испортилась. Русалочка голодала до дома. Пока ехали обратно, Кевин тарахтел без умолку, тормошил Питера, требовал, чтобы тот с ним общался. А Питеру хотелось лечь на пол, свернуться, подтянув колени к животу, и забыться сном. Он помнил, как попросил Кева дать ему хотя бы час отдыха, они наскоро договорились, что за три дня отец Кевина напечатает фотографии, и мальчишки встретятся у Питера дома. А дальше был провал, о котором Питер не помнил ничего. Как будто ему стерли память.

Понравилось ли ему?..

Кентавры в наручниках. Пикси, прикованные цепями к искусственным деревьям. Сирены с багровыми шрамами, видными под толстыми ошейниками. Баргесты, которых полосуют хлыстом так, что грозный рык обрывается визгом и разлетаются клочки черной и серой шерсти. Келпи в мутноватой воде тесного аквариума. Дриады, обнимающие друг друга, словно в попытках спрятаться. Люди, дерущиеся у ринга за оброненные сирином перья.

– Пит?..

– Нет. Мне не понравилось, – сухо ответил он.

Йонас кивнул. Луна выглянула из подушек облаков, отразилась в его глазах, преобразив мальчишку до неузнаваемости. Питеру на миг показалось, что не его друг сидит рядом, а сереброглазый подменыш с точеными, резкими чертами лица.

– А твоим родителям понравилось?

Мальчишка задумался.

Папа не видел, как они танцевали с Офелией. Он пришел позже, когда основная часть выступлений закончилась. Питер думал, что все это время отец был на трибуне и смотрел, а оказалось, он общался с хозяевами других оттудышей. Мальчишка не хотел спрашивать, но мистер Палмер сам сказал. Извинился перед сыном.

– Я очень нервничал, прости. Не хотел, чтобы ты видел, как я волнуюсь.

– Выходит, ты в нас не верил?

Вопрос вырвался сам, непроизвольно. И Питер впервые увидел, как отец краснеет. Конечно же он верил. Конечно же рассчитывал на победу. Конечно, Питер молодец. Просто у папы были дела, извини, сынок. Папа гордится тобой, Питер. Это лучший день из тех, что он помнит.

Похоже, отцу выставка пришлась по душе.

Мама была счастлива. Пробилась к Питеру сквозь толпу зрителей и журналистов, даже отодвинула людей с радио и большого темнокожего парня с громоздкой кинокамерой. Мамины щеки были мокры от слез, и она тискала сына перед толпой незнакомых людей, восторженно щебетала, целовала мальчишку как маленького. Кевин Блюм стоял поодаль и щелкал фотокамерой, улыбаясь до ушей. Этим двоим на выставке точно понравилось.

А уж кто был абсолютно, запредельно счастлив, так это миссис Донован. Она порхала от одних журналистов к другим, щебетала с иностранцами, охотно фотографировалась, расписывалась изящными завитушками на входных билетах и сияла, как будто выиграла миллион в лотерею.

– Им понравилось, – уныло ответил Питер на вопрос друга.

Йонас зевнул и поежился. Ночи, в отличие от жарких дней, стояли прохладные и сырые.

– Вот и смотри, – произнес он. – Сколько вам Офелия за одну выставку заработала? Ну помимо бесполезных кубков, которыми разве что орехи колоть.

– Не знаю, Йон. Я не видел, что в чеке написано, – признался Питер. – Но кубков точно три. Всякие медали, ленты с надписями, дипломы с вензелями… Погоди. Ты думаешь, мой отец…

– Ах-ха. Станет на ней зарабатывать, – подытожил Йонас. – О вас во всех газетах пишут. Куда ни глянь – всюду твоя довольная рожа. Начнется учебный год – девки будут вокруг тебя стаями порхать.

– Тьфу на тебя, хрень какая-то! – фыркнул Питер. – Оно мне на фиг не надо!

– Вот увидишь. А родители теперь вас с русалкой по выставкам затаскают. Будете плясать, обеспечивать папе приток денег. Заодно и тебя куда-нибудь это… призвездят. Поселишься в телевизоре.

– Заткнись, а? – жалобно попросил Питер.

Оба надолго замолчали. Ночную тишину нарушало лишь далекое пение птиц и стрекотание кузнечиков в высокой траве. Лу деловито шарил по карманам куртки Питера, азартно попискивая. Йонас отошел в сторону и закурил. Миссис Палмер недавно уловила запах сигаретного дыма от пижамы сына, устроила ему допрос. Кажется, в версию, что Ларри курил рядом с выстиранным бельем, она не поверила. Питер рассказал об этом Йону, и тот теперь берег друга от запаха курева.

Порыв ветра зашумел листвой старой ивы, донес издали собачий лай. Лу вытащил из бокового кармана куртки кусок шоколадки, зашуршал фольгой.

– Лу, ты как мусорное ведро, – заметил Питер. – Ешь все, что съедобно или было съедобно, но испортилось.

– Или не было приколочено, – добавил Йонас.

Он прикопал окурок на берегу ручья, вернулся к Питеру.

– Расскажи про Офелию, – попросил Йон. – Как она после поездки?

– Она молодец, очень спокойная. Как вернулись, спряталась сразу, полдня не выходила. Потом приплыла покушать. Представляешь, эта проклятая помада и хрень для глаз до сих пор на ней держатся. Ей это не нравится, она лицо трет.

– Еще бы. Для нее это как нам присверлить рог на лоб, – вздохнул Йонас. – Миссис Отвратная Помада не догадалась ее отмыть после выступления?

– Да будет тебе, она выше всего этого. Чирик-чирик с судьями, фотографируйте меня, я звезда, бог-мой-мистер-Палмер-какой-успех! – скороговоркой произнес Питер, подражая интонациям миссис Донован.

– Идиотская затея – портить естественную красоту какой-то краской. Келпи какого цвета был?

– Буро-зеленый, а что?

– Я видел одного крашеного в цвет молодой листвы. Только он уже мертвый был.

– Тьфу! Вот зачем?

– Для потехи. Как и выставки эти сраные. Все, чтобы заработать денег. Народ на вас таращился, да?

– Угу. Как в зоопарке.

– «Самый юный дрессировщик нечисти из другого мира!» – нараспев произнес Йонас, воздев руки к небу.