Ольга Миклашевская - Люди под кожей [litres с оптимизированной обложкой]

Казалось бы, стандартный вид среднестатистического работающего москвича: серый костюм с заглаженными на брюках стрелками, портмоне, бирюзовый галстук… Только вот этот галстук Дарья сама лично покупала мужу на день рождения.

Едва взгляды супругов пересекаются, в небе словно сверкает десяток молний, а затем – в один миг – наступает тишина. Они смотрят друг на друга целую вечность, безотрывно, как завороженные. В этом тандеме не ясно, кто кобра, а кто заклинатель; оба попались на одну и ту же дудочку.

Дарья вспоминает, как когда-то давно, когда они только познакомились, Денис любил высматривать ее в комнате. Он заходил в любое помещение, будь это мебельный магазин или шумная вечеринка, и долго и пристально, словно моряк, пытающийся увидеть землю, окидывал пространство взглядом. Он всегда выглядел немного растерянно, беззащитно, как младенец. Дарье нравилось это сочетание внешней силы и внутренней слабости, которую он старался прятать как можно глубже.

Едва взгляд Дениса цеплялся за хрупкий силуэт будущей жены, лицо его озарялось. Он одними губами приветствовал ее; уголки губ поднимались, а в уголках глаз появлялись крохотные морщинки.

Тот взгляд был полон любви и нежности.

Муж всегда заставлял Дарью чувствовать себя особенной, как в тех самых слезливых мелодрамах, которые смотришь с напускным пренебрежением, а затем ночами мечтаешь о том, чтобы и тебе перепал какой-нибудь захудалый Ричард Гир. Можно даже не с голубыми глазами.

Маленькая шоколадка, билет в театр, поход на каток… Годы шли, а он не переставал баловать ее, будто это было их второе свидание. Теперь же Денис смотрит на Дарью глазами, полными… чего? Раздражения? Злости? Недоумения?

Женщина не сразу замечает то, что любая другая заметила бы сразу.

– Ах, вот она какая… – бормочет Дарья себе под нос.

Лев приподнимает брови:

– Что это за чертовщи?..

– Маленькая дрянь. Сколько ей, двадцать – двадцать два? – Дарья не замечает ничего, кроме ревности, мускулистой анакондой обвившей ее шею.

Только когда она наконец поворачивается к спутнику, то видит, как сильно Лев побледнел. Даже вечный розовый румянец на щеках сейчас больше напоминает трупный загар.

Нельзя сказать, что удивляет их больше: стоящая вокруг тишина или замершие вокруг люди. Кто-то открыл рот на полуслове-полузвуке, кто-то поднес к губам стаканчик с дымящимся кофе, и пар так и застыл в воздухе нарисованной дымкой. Вот женщина лет сорока пяти, низенькая и с маленьким животиком, поправляет задравшуюся водолазку. Вот парень помоложе достал платок и собирается в него высморкаться. Все эти люди как восковые фигуры – такие неживые, но очень похожие на настоящих.

Даже автомобилисты в ожидании зеленого света – и те неестественно терпеливо сидят на своих местах. Можно подумать, что так оно и должно быть, если бы один мужчина в клетчатой кепке не потянулся бы поправить зеркало, да так и замер на полпути.

– Что, черт возьми, такое творится?.. – как голос из колодца, вторит Дарья.

Лев поджимает губы и переводит взгляд на единственных «живых» участников сцены, стоящих по ту сторону дороги. Денис тут же принимает безмолвный вызов, не обращая внимания на Лизу, испуганно прижавшуюся к его боку.

– Мне кажется?.. – Девушка шумно сглатывает и поворачивается к спутнику. – Денис, это мне кажется или все происходит на самом деле?

Ее серый шарф больше не развевается на осеннем ветру.

– Похоже, что нет.

Время идет, но ничего не меняется. Мир, ставший похожим на игрушечную деревню, все так же ждет, пока кто-то из оставшихся «в живых» сделает первый шаг. Но все четверо стоят. Они смотрят друг на друга через широкий перекресток, опасаясь сделать неверное движение.

– Что нам делать? – шепчет Дарья, хотя та, другая, парочка ее все равно бы не услышала.

По спине бежит холодок, доходит до копчика, и тот начинает чесаться, будто на волю снова вот-вот готов прорваться вчерашний хвост.

– Без паники.

– Это ты называешь оптимизмом?

– Это я называю решением проблем по мере их поступления.

Может, они просто оба сошли с ума? Вчера, на мосту, с ними явно было что-то… нечисто. Кто-то контролировал их, как в компьютерной игре; но такого ведь не бывает, правда? Не может же человек оставаться в рассудке и при этом понимать, что над своим телом он больше не властен?

– Мы сошли с ума, – озвучивает Дарья то, что оба крутят в мыслях.

– Или кто-то один, и тогда все вокруг – галлюцинация.

Дарья натянуто улыбается.

– Ну, раз галлюцинация, значит, хуже уже не будет.

Все еще горит зеленый сигнал светофора. Дарья поднимает затекшую ногу и переставляет ее на проезжую часть.

«Ну вот, ничего не случилось».

Шаг, другой, третий… Каждое крохотное движение дикой болью отдается в костях. Если именно так ощущается шизофрения, почему же, скажите на милость, так больно?

Конечно, она сошла с ума. В реальности не бывает такого плотного воздуха, через который приходится продираться, как через амазонские джунгли. Люди не застывают живыми статуями, а мужья не изменяют с молоденькими нимфетками.

Последний шаг дается Дарье тяжелее всего. И тогда, когда она уже готова сдаться, навстречу движется протянутая рука. Как только вспотевшая от напряжения ладонь касается другой, холодной, раздается хлопок.

В один миг все возвращается на свои места: звуки, запахи, движение. Вдалеке раздается клаксон, а из толпы вырывается вперемежку:

– Подожди!..

– …на вечеринке…

– …Хотелось бы мне знать, как он за все это ответит…

– …Гранат за тридцать девять рублей…

– …Прости, мне пора, надо бежать…

Слов слишком много. Каждое – слишком громкое. Если бы не Денис, сжимающий ее ладонь, Дарья бы зажала уши руками и забралась бы от всей этой какофонии куда-нибудь подальше, в канализацию.

За спиной бурчат автомобильные двигатели. Для пешеходов красный. Машины, похожие на собак Павлова, которых позвали обедать, дергаются с места. Лев остался на другой стороне, и теперь никто не защитит Дарью от этого нового монстра в виде ее собственного мужа.

Ей хочется сказать: «Ты тоже это видел?» – но вместо этого она спрашивает:

– Ты завтракал?

За этот вопрос хочется надавать себе оплеух. Отвратительная привычка, которая генетической болезнью проявляется у девяти из десяти женщин, познавших радости материнства. Лет в двадцать пять Дарья бы спросила: «Эй, а знаешь, где я ночевала?» Причем без какого-либо подтекста, даже с кокетством.

– Да, дорогая, спасибо, – кивает мужчина, и Лиза косится на него полными детской обиды глазами. Но ее здесь как будто бы и нет, этой блеклой, незаметной маленькой букашки.

Происходящее похоже на картину подвыпившего абстракциониста.