Ольга Миклашевская - Люди под кожей [litres]

– Тебе что, как мне, вторая сотня лет пошла? Я сказала, приседай.

Вот так она гоняет его целый день: то потребует что-то подать (пульт от телевизора), то сделать какую-нибудь глупость (закричать по-петушиному). В ответ – полное повиновение, в глазах внука – никаких сомнений, в воздухе – ни одного вопроса.

К концу дня Нина дико раздражена, хотя, по идее, должна быть довольна тем, как работает камень. Возраст, что поделаешь.

Телефон звонит как раз тогда, когда Нинино недовольство достигает своего пика. А так как противно жужжащий аппарат как раз лежит на журнальном столике перед диваном, на котором она сидит, то старухе ничего не стоит пнуть мобильный голой пяткой. Специально делает звук телевизора погромче, чтобы помешать Льву разговаривать.

– Да.

Нина делает вид, что полностью увлечена происходящим на экране, хотя на самом деле вся обращена в слух. Если бы Лев узнал, что она различает не только каждое его слово, но и прекрасно слышит собеседницу, то ушел бы разговаривать на балкон. Но он не знает.

– Сходишь со мной завтра по магазинам? – спрашивает женский голос, спокойный, зрелый.

Нина навостряет уши. С кем это он там общается?

– У тебя что, подружки для этого нет? – Лев чуть понижает голос, прежде чем выдать следующую фразу, но делает он это скорее инстинктивно, нежели потому, что боится, что кто-то услышит. – Мужа с собой возьми, в конце концов.

Мужа, значит.

– А ты почему не можешь? Завтра же воскресенье.

– У меня много работы. Сама знаешь, скоро сдача «Подков». Я тут просто зашиваюсь. На мне весь пиар, а там журналисты как с ума посходили…

– Лева, давай, – канючит женщина на другом конце трубки, – мне как раз нужно подобрать наряд на вечеринку по случаю открытия.

– Надень что-нибудь старое. – Лев кулаком устало потирает глаза.

Долгая пауза заставляет Нину напрячься еще сильнее, но это не она плохо слышит – просто та, с кем разговаривает Лев, собирается с духом, чтобы сказать:

– Это будет последний раз, Лева, я чувствую.

Теперь уже Лев не отвечает. Он весь обмяк, прямо как воздушный шарик, из которого вышел весь воздух. И без того худые колени часто дрожат, поэтому ему приходится присесть на краешек дивана.

Нина впервые за несколько месяцев перестает думать о своих проблемах и смотрит на этого молодого человека по-новому, под другим углом. Она всегда воспринимала его как что-то неживое, ведь, по сути, он таким и был. У него есть высшая цель, задача, которую он должен выполнить, несмотря ни на что. Только сейчас, глядя на напряженные губы внука, Нина начинает понимать, что он похож на человека гораздо больше, чем она думала.

– Ты уверена?

– Уверена.

– А дальше что? – тихо, почти беззвучно спрашивает Лев.

– А дальше я не знаю. Я за последние полгода научилась доверять своей интуиции больше, чем за предыдущие тридцать три.

– И что она тебе говорит, эта интуиция?

– Что будущее если и есть, то не для нас. По крайней мере, не для меня уж точно.

Дальше Нина перестает слушать. Она поворачивается на бок и закатывает глаза. В полумраке видятся картины из прошлого. Вот к ней тянут щупальца новорожденные младенцы. Первый оказался мальчиком. Нина тогда больше хотела девочку: есть в женской природе что-то ведьмовское. Сидя в плетеном кресле на задней веранде дома, она часто представляла себе, как они вместе с дочерью будут бок о бок стоять против нечистой силы.

Только вот ни сын, ни родившаяся следом дочь «талантов» матери не унаследовали. Это были совершенно обычные дети, и если Нину на деревне немного побаивались из-за ее потемневших с небесно-голубых до чернично-черных глаз, то что Машутку, что Мишутку приняли с распростертыми объятиями.

Дети повзрослели, завели свои собственные семьи, а потом у них появились свои заботы. Когда потомки жили с Ниной в одной деревне, было еще более-менее, но тридцать лет назад единственный прапрапраправнук решился на переезд в столицу, и ничто не могло его остановить.

Он просто собрал все свои вещи в потрепанный кожаный чемоданчик, сел на автобус и поехал в Москву с семьюдесятью рублями в кармане. И вот теперь Нина тоже здесь, чтобы наконец забрать то, что принадлежит ей по праву, и наконец одолеть пастыря, потому что противостояние как-то уж слишком сильно затянулось, аж спать захотелось.

Сквозь полусон Нина слышит далекое:

– И почему я никогда не могу тебе отказать?

Старуха хмыкает. Уж она-то точно знает почему.

Верлиока даже не оборачивается, когда слышит за спиной осторожные шаги. Мягкое пушистое облако легонько вздыхает под подошвой крепких кожаных сапог. Только звук этот уже не враждебный, каким был раньше. Сейчас визит пастыря – это в какой-то степени даже приятная компания.

Монстр лениво ковыряется в зубах длинным и острым, как свежезаточенный нож, когтем. Только вот во рту у него уже долгое время не было вкусной человечинки, и поэтому сил в этом огромном теле почти не осталось.

– Ты, что ли? – хрипит Верлиока.

Наверное, в его понимании это шепот, но сказанное моментально отражается далекими раскатами грома.

– Смотри, не выберешься из депрессии – затопишь своими слезами все человечество.

Верлиока, не глядя на гостя, утирает рукой бородавчатый нос.

– Что такое депрессия?

– Ну, – пастырь садится рядом с чудовищем и, как и он, свешивает ноги с облака, – это когда ты думаешь, что в жизни больше нет красок только потому, что ты закрыл глаза.

– А-а-а, – понимающе протягивает Верлиока, – тогда ты прав, прислужка смерти. С другой стороны, сам подумай: суп из людей гораздо вкуснее, чем есть живьем, правда?

Пастырь откидывает капюшон и кладет рядом с собой свой неизменный посох.

– Не знаю, не пробовал.

Оба не смотрят друг на друга, но при этом впервые за долгое время каждый чувствует спокойствие и умиротворение. С такой высоты на землю смотреть действительно куда приятнее – все проблемы кажутся гораздо меньше, чем они есть на самом деле.

Казалось бы: что общего между этими двумя созданиями? Один – бывший человек, который никак не может забыть свою старую любовь. Другой – порождение тьмы и грома. Тысячу лет назад Верлиока впервые открыл свой единственный глаз, чтобы взглянуть на мир и восхититься, какие потрясающие ароматы витают на этой зеленой планете.

С тех пор он съел столько чистых душ, что уже счет давно вести перестал. Среди них были и простолюдины, и представители благородных кровей; и мужчины, и женщины; и те, кто жил в этом мире давно, и те, кто пришел в него совсем недавно.

Только вот раньше он не спрашивал себя, зачем все это делает. Зачем каждый год дожидается одного-единственного дня, чтобы потом все остальное время сидеть на своем облаке и смотреть на медленно сменяющийся пейзаж. Но сейчас что-то изменилось. И пусть Верлиока не в курсе всех политических интриг богов и демонов, даже он чувствует, что что-то не так. Что-то изменилось.