Ольга Баумгертнер - Дозор с бульвара Капуцинов

Впрочем, увиденное по другую сторону от парапета заворожило его не меньше.

Город развернулся под ногами. Казалось, он не просто уходит во все стороны до горизонта, а продолжается дальше, словно охватывая весь земной шар и доказывая очевидную истину: Париж – это целый мир. Сейчас он не был таким, каким могли бы видеть его Квазимодо и Клод Фролло. В этом Париже уже не было Нельской башни и Бастилии.

Зато было видно башню Эйфеля и купол Трокадеро.

Они даже казались ближе, чем на самом деле. Если бы только Леонид владел искусством прокладывать эти порталы – коридоры в пространстве!..

Захваченный дальней панорамой Леонид не сразу обратил внимание на то, что находилось ближе, всего в нескольких шагах. Он впервые увидел знаменитых страшилищ храма – химер. Ранее приходилось довольствоваться только гравюрами.

Вживую они впечатляли еще больше.

Он всматривался в изваяния, и неясная мысль не давала покоя. Химеры, увиденные в натуральную величину, были как будто знакомы. Но не так, как на картинках. Вернее, не на тех, что гимназист Леня рассматривал осенью при свете лампы, вздрагивая от скрипа оконных ставень.

А потом внезапно пришла догадка. Конечно же, в голове у тебя все перепуталось, месье Светлый! Ты видел этих химер не только на страницах книги Гюго. Ты видел их в учебнике дозорной школы. Только подпись гласила: «Сумеречный облик Темных». Не все подзащитные Дневного Дозора выглядели так в сером мире. Нужно было прослужить Тьме много лет, иногда – века, чтобы совершенно потерять в Сумраке человеческий образ.

А потом Леонид сделал следующий логический шаг. Он посмотрел на чудовищ Нотр-Дам через Сумрак. Здесь, конечно, они выглядели еще более зловещими, а камень изваяний – еще более древним. Это было обманом: большинства химер и горгулий не существовало в галерее времен Квазимодо. Но Леонида пригвоздил к месту вовсе не жуткий вид созданий и не мысль о том, что скульпторы, без сомнения, знали об Иных, как и те, кто придумал столь устрашающий декор для жемчужины Европы. Нет, все меркло перед другой истиной.

Некоторые из химер обладали аурой. Приглушенной, еле уловимой, как дыхание умирающего, которое приходится иногда отыскивать с помощью приложенного к губам зеркальца.

А потом Леонид вспомнил и еще кое-что.

Борис Игнатьевич учил его методе общения с ушедшим в Сумрак. Оба невероятно устали после первого сеанса вызова Брюса. Гэссар курил одну цигарку за другой, и секретарь Петра Афанасьевича без остановки приносил все новые стаканы чаю с колотым рафинадом. Леонид тоже, наверное, выпил целый самовар. А потом Борис Игнатьевич расчувствовался. Они с Леонидом остались наедине, и Гэссар поведал, что данной методе его самого обучил старинный друг. Но их пути давно разошлись. И случилось это на одном древнем-древнем плато, где до сих пор томятся неупокоенные души Иных, словно замурованные в каменные глыбы. Нет такого заклинания, чтобы освободить их. Во всяком случае, не известно оно ни Борису Игнатьевичу, ни Петру Афанасьевичу, ни единому волшебнику во всей империи Российской… Может, на выставке, когда откроет Инквизиция свои тайные хранилища и покажет миру давным-давно укрытое, и найдется. Или привезет какой маг из дальней колонии… Гэссар ни о чем не просил, только размышлял вслух, добавив в чай коньяку.

А Леонид дал себе слово, что станет подмечать – вдруг и правда есть такая формула.

Чего он не мог представить, так это что встретит такие же изваяния в центре Парижа, да еще в самом святом его месте.

Но факты – вещь упрямая. В некоторых химерах теплилась почти погасшая искра человеческого духа. Дозорному даже показалось, что он ошибся.

– Вы тоже это видите? – Леонид взглянул на Мари.

Повинуясь рефлексу, он сделал это через Сумрак. Аура девушки была еще прелестней черт ее лица.

– Да, месье, – сказала мадемуазель Турнье. – Некоторые из этих созданий были живыми существами. Иными.

– Но кто мог сотворить с ними такое? Неужели Темные?

Леонид сам понял абсурдность своих слов. В центре Парижа, при самом сильном Ночном Дозоре в Европе и, наверное, во всем мире, безнаказанно… Нет, невозможно! Однако кто тогда способен на столь дикое заклинание?

– Парижский Трибунал Инквизиции. Это один из самых суровых приговоров. Заключение в неживое.

– Что же нужно сделать, чтобы тебя приговорили к превращению в статую?!

– Серьезное преступление против Договора. Настолько серьезное, что оно может поколебать и даже нарушить равновесие Тьмы и Света.

– И это выставляется на всеобщее обозрение?

Мари подошла к одной из химер, задумчиво посмотрела вниз и, облокотившись на каменные перила, повернулась к русскому дозорному.

– В старину перед воротами Нотр-Дам проводились казни. Поглазеть на это всегда приходило много людей. Химеры – напоминание для всех Иных. – Она окинула взглядом статуи, установленные на парапетах. – Раньше, до того, как месье Виолле-ле-Дюк провел здесь реставрацию, эти каменные изваяния находились в самых разных местах: на стенах старых особняков, в других соборах, даже в других городах – там, где их узников застал приговор Трибунала. А полвека назад появилась эта галерея, и химер решено было свезти сюда со всей Франции. Жутковатое место… Но собор находится под особой протекцией Ночного Дозора. Потому мы с вами здесь.

– Ночной Дозор охраняет Иных, которым позволяет мучиться веками?

Леонид еще раз заставил себя через Сумрак посмотреть на ауры «живых» изваяний. В них не было оттенков покоя, свойственных спящим. Нет, они находились в сознании, хотя и помраченном, что отнюдь не удивительно.

– Ночные сантинель чтят Договор. Среди этих несчастных большинство – Светлые.

– Светлые в теле своих противников?

– Не в теле, но в образе. Это один из смыслов наказания. Познать другую сторону.

Леонид приблизился к химере, рядом с которой остановилась Мари. Это была птица с приоткрытым крупным клювом, вцепившаяся хищными когтями в парапет и взирающая на город. Могли ли изваяния видеть? Должны ли были созерцать упущенные мгновения жизни, наблюдать, как меняется Париж? Тем более это Светлые, те, кто нарушил Великий Договор не ради себя, а ради идеалов!

Он сам всегда был и будет отстаивать дело Света. Равновесие – не благо, а зло, с которым Светлые вынуждены мириться, пока не смогут победить. Мирился ли с этим французский Ночной, или порядок они все же поставили выше, чем Свет?

– Кто это? – Александров с опаской положил руку на нагретый солнцем известняк. Тепло камня еще больше усилило впечатление, что рядом – живое существо. – Вы их знаете?

– Их знают все сантинель, – ответила Мари. – Тот, на кого вы сейчас смотрите, – Рауль д’Амбуаз. Читали романы месье Дюма? В одном из них есть персонаж – блистательный сеньор Бюсси д’Амбуаз из дома Клермонов… – Несмотря на непростое положение и вполне объяснимую в подобной ситуации нервозность, ее глаза на миг мечтательно затуманились, и спутник испытал болезненный укол ревности по отношению к книжному герою. – Если верить реальной истории Франции, сеньор Рауль д’Амбуаз был родным дядей настоящего, не вымышленного Бюсси. А еще он был Пресветлым коннетаблем Парижа во времена Людовика Тринадцатого и кардинала Ришелье.