Софья Подольская - Жизнь навыворот

Новая жизнь Серафимы Андреевой началась, когда Айн, хамски начхав на любимый мячик, воспитание и родовитых предков, как последняя дворняга, рванул в кусты.

– Айн, ко мне! Ко мне! А, чтоб тебя, пуфик ушастый!

Но Жоффрей Филлип Блан-де-Блан уже растворился в стылых октябрьских сумерках. С досадой подумав, что мать его пусть веселая и милая, но все-таки сука, и похвалив себя за предусмотрительно купленный светодиодный ошейник, Серафима побежала за собакой. Несмотря на детское еще время в облагороженном под выборы скверике, где днем совершали моцион мамочки с колясками, а вечерами скамейки оккупировала школота, было тихо. И тишина эта была неправильной, нехорошей. Словно кто-то выключил гул машин с проспекта, заткнул ковыряющихся в мусорках голубей и остановил ветер. Единственными звуками стали ровное дыхание Серафимы и стаккато сердечного ритма. Миг перед бурей. Или дракой.

Дальше все случилось, как в странном кино. Лай Айна, перешел в злое рычание. Световое пятно ошейника пошло выписывать ломаные зигзаги. И рядом второе, от меча, который двигался, будто кисть мастера японской каллиграфии. Взмах. Черные капли тянутся рваным шлейфом. Острие люминесцентного клинка застывает в точке апогея и обрушивается на черную скалящуюся морду. Серафима была готова поклясться, что еще секунду назад на месте огромного пса стоял человек.

Она резко затормозила, вогнав каблуки тяжелых ботинок в пожухлую траву. Трое на одного. Точнее, уже двое. После изящного смертоносного мазка очертания темной фигуры поплыли. И та растворилась в окружающих сумерках, как капелька туши в стакане воды. Подгадав момент, Айн прыгнул. Доля секунды, но неизвестному мастеру этого оказалось достаточно, и противник, имевший неосторожность отвлечься, дымной фатой опустился на собачьи уши.

Они двигались слишком быстро. Два фантома: темный и светлый. Серафима размазывала помаду о кожу перчаток, сдерживая рвущийся крик. Порыв ветра хлестнул по серым глазам, а когда она проморгалась и привычным жестом убрала с лица черные пряди, все уже было кончено. Только Айн тыкался носом в лежащую на земле фигуру и тихо скулил.

– Алло, скорая? Сквер на улице Леонова, рядом с пятнадцатым домом. Мужчине плохо. Нет, не пьян, одет хорошо. Да, можете передать мой номер бригаде. Я подожду.

Серафима сунула телефон в карман.

– Сидеть.

Айн послушно плюхнулся на бесхвостый зад.

– Хороший мальчик, – потрепала корги по умной голове. – Ну, и что за гадость ты опять нашел?

Луч карманного фонарика впитался в отливающую металлом ткань, зияющую то там, то тут уродливыми влажными прорехами. Серафима прикоснулась к самой большой, на боку. Кончики пальцев стали синими, в тон недавно накрашенным ногтям. Синими?! Когда свет лег на лицо мужчины, в голове у Серафимы одновременно зазвучала сирена и хлопки фейерверка. Опасность и сенсация – мечта журналиста.

От встроенной вспышки толку было немного. Снимки получились паршивые, но даже на них хорошо были видны резкие, почти нечеловеческие черты лица и длинные волосы, ранним снегом упавшие на вытоптанную землю. А вот меч Серафима фотографировать не стала. Наоборот, с трудом разжав вцепившиеся в рукоять тонкие пальцы, она подняла клинок в изукрашенных символами ножнах и, прищурившись на мгновение, скомандовала:

– Рядом.

Отошла метров на шесть, дала собаке обнюхать предмет, похоронила его в листьях и, вновь доставая из кармана телефон, сказала:

– Охраняй.

– Химеон? – донесся из динамика жизнерадостный мужской голос. – Неужто ты решила скрасить скорбные часы моего дежурства…

– Тёма, дело.

Серафима внимательно осматривала место в надежде найти хоть какие-то следы нападавших.

– Шо опять?

– Передо мной лежит раненый мужик и у него синяя кровь. Синяя, как васильки, Тёма.

В трубку засопели. Серафима присела, разглядывая покрытую инеем цепочку следов.

– Бригаду вызвала?

– Да.

– Пусть везут ко мне. Приедешь?

– Да, только Айна домой заброшу.

Холод уколол подушечки пальцев, словно под ними был не газон, а на совесть промороженный лист металла. Серафима поморщилась. Надо сфотографировать, пока не исчезли.

– Сим, реально синяя? – ожила трубка. – А выглядит мужик этот как?

– Реально синяя. А выглядит. Странно он выглядит, Тёма, пипец как странно.

– Ладно, – хмыкнул телефон. – Набери меня, как подъедут.

– Всенепременно, – пробормотала, подсвечивая землю и делая снимок.

Кавалерия прибыла быстро. Хмурый небритый врач с готовностью поддался на уговоры настырной журналистки, просьбу хирурга по счастью дежурившей в этой вечер больницы и мотивирующую купюру. Щелкнув напоследок номера скорой, Серафима взяла на поводок собаку, спрятала ножны под курткой и, чувствуя себя почти Дунканом МакЛаудом, быстро зашагала домой.

Под подъездом целовались. Ванька из шестой самозабвенно тискал за задницу какую-то не по сезону одетую деву. Дева была юна и Серафиме определенно незнакома.

– О, Симуля, – растопырил пятерню в приветственном жесте. – А не хочешь нас с Дашулей в гости пригласить? А то холодно чет.

– Не хочу.

Звякнула связка ключей.

– Да брось, весело будет. Посидим, выпьем, может, тройничек замутим.

Парень скалился, не замечая, как дева хлопнула накладными ресницами, припорошив щеки дешевой тушью, и зло зыркнула на подошедшую женщину. Серафима поднялась на крыльцо, смерила соседа недобрым взглядом.

– А тебе, Ванюшенька, разве можно уже кувыркаться? Дядя доктор разрешил?

– Че-е-е? – голос у девы оказался высоким и писклявым. – Я вот тут не поняла? Ты че больной че ли? И че это за телка? И че это за тема втроем?!

Последнюю фразу Айн поддержал вопросительным «гав».

– Ладно, голубки, вы тут разбирайтесь, а мне некогда.

И уже закрывая недавно поменянную металлическую дверь, услышала:

– Я вот тут не поняла, ты че пидор?!

Женщина и пес посмотрели друг на друга. Айн вопросительно наклонил ушастую голову.

– Вот и я не понимаю, Айн, – Серафима затопала по ступенькам, – как можно до сих пор не прошить у себя в штрихпунктирных извилинах, что не надо трогать тетю Симу. Особенно если тебе пятнадцать и ты идиот, а тетя взрослая и злая. А еще мы мячик твой в парке забыли. И теперь ты будешь страдать, ушами своими махать трагически, смотреть на меня так, что я сволочью себя последней почувствую. И правильно, потому как ты сегодня, может, человеку жизнь спас, а я игрушку твою любимую прощелкала. Кто я после этого?

Толкнула дверь. Свет залил прихожую.

– Сидеть.

Положила меч на подставку для обуви. Стянула черный пуховик, тяжелые ботинки, сунула ноги в тапочки с кошачьими мордами.