Евгений Щепетнов - Грифон

— А я почти не сгораю, — грустно сказала Василиса. — Я какая-то нестандартная рыжая. Так, слегка прижариваюсь, а потом ничего, загар нормально ложится. Только я не понимаю, как мы будем жить — без документов, без денег. Вечно в розыске…

— Не вечно! — бодренько заявил я, несмотря на то, что на душе у меня скребли не просто кошки, а целая наполеоновская армия кошек, да еще и гадила при этом. — Отсидимся, погреемся на солнышке, и вперед, на врага. Мы обязательно вернемся и всем негодяям отомстим. Веришь мне?

— Верю… — прошептала девушка и положила голову мне на плечо. Я вздохнул и замолчал — будущее было туманно и неясно, как при хождении по минному полю.

Да, нашей ахиллесовой пятой было отсутствие документов, и, что с этим делать, я пока не знал. Предстояло в ближайшее время решить две проблемы: перво-наперво что-то сделать с волосами Василисы. После того как я освободил ее из багажника автомобиля неделю назад, ей пришлось постричься очень коротко, практически чуть не налысо. Сзади, там, где был выстрижен клок до головы, затылок был почти лысым, выше начинались волосы, увеличиваясь в длине. Получилось что-то такое мальчишеское и очень соблазнительное, да. НО! — волосы-то растут, и в таких коротких прическах надо или краситься каждые два дня, чтобы не было видно вылезающих рыжих волос, либо… вернуться к натуральному цвету. И она вернулась к натуральному цвету. Волосы были огненно-рыжими, практически красными. Ее было видно за километр, как фонарь, как пламя костра. И с этим надо что-то делать…

Второй вопрос — одежда. Если я еще как-то мог сойти за обычного путешественника, то девушка в кисее, через которую, как сквозь стекло, просматривались узкие трусики и голая грудь, тут же привлекла бы внимание. Да еще когда она бродит в огромных кроссовках, снятых с киллера. Так что эти вопросы нужно было решать срочно, безотлагательно.

Откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза и задумался — а смог бы я сейчас противостоять в открытой борьбе? Предположим, гипотетически, я начал открытую борьбу с государством.

Ну вот ОМОН, к примеру. Выпустить на него армию духов. Они их всех покрошат в капусты. Омоновцев этих. А дальше что? Духи привязаны к определенному району обитания. Значит, каждый раз надо вызывать новых духов. Ну ладно, вызвал, они взрывают танки, уничтожают орудия, которые против меня выставили. Я сижу в постоянной осаде. Затем мне перерезали коммуникации, лишили еды и воды. Улететь? Вокруг барражируют вертолеты, сидят снайперы. Расстреляют прямо в воздухе. Убить меня и Василису раз плюнуть, и никакие способности не помогут, поработить весь мир я точно не смогу.

Усмехнулся — тоже мне, Черный Властелин! Я и пользоваться-то способностями некроманта как следует не могу. И еще — а кто сказал, что эти способности вечны? Я думаю — да, вечны. Но может — нет? Ведь слышал я что-то про колдовские обряды чернокнижников, увеличивающие способности магов на какое-то время. Будем надеяться — на долгое время… иначе нам с Василиской худо придется.

Я должен смотреть вперед, на месяцы и годы. Никакого противостояния с властью, иначе из этой страны только бежать. Не желаю делать пластические операции, чтобы меня не нашли.

И опять — надо разобраться со своими способностями. Когда мы приедем в тихое, пока еще не загаженное отдыхающими место вроде Имеретинской бухты.

Мелькали дома, мелькали вывески, машины, встречающие по пути. Автомобилей стало на дороге уже больше — за окном занимался тусклый рассвет, знаменующий окончание этой страшной ночи.

Через час мы выскочили из города, проехав мимо поста ГАИ, возле которого дремали две машины с потушенными огнями. Гаишникам лень было выходить — кроме того, я знал, что машины такси останавливают ночами гораздо меньше, чем обычные автомобили. Их работа такая — носиться ночами, а вот одинокая машина, крадущаяся в ночи, вызывает гораздо большее и закономерное подозрение — не тати ли какие задумали воплотить в жизнь свои намеченные преступления?

На объездной дороге, как обычно, было оживленное движение — узкая полоса, всего на две машины, заполнена фурами, медленно тянущими свои раздутые от груза туши в неизвестном направлении. Много машин было с южными номерами — видимо, с югов они волокут на север фрукты, а туда — лес, ну и всякое другое, чего они возят в сторону Кавказа. Я не особенно разбираюсь в этих грузоперемещениях, мне как-то это до лампочки.

Василиса спала, вытянувшись на сиденье и положив голову мне на бедро. Я старался поменьше двигаться, чтобы не побеспокоить девушку. В кармане что-то мешало, я пошевелился, и Василиса открыла глаза, потом села и глубоко вздохнула:

— Не могу. Слегка задремала, потом как приснилось, что отец и мать живы, и я проснулась. Вась, ну как же так? — Девушка заплакала, и слезы покатились по ее лицу, как дождевые капли. Я пожал плечами — ну что было говорить? Что я сочувствую, соболезную? Банально. И родителей это не вернет. Так зачем говорить пустые слова? Ей нужно время, чтобы осознать, чтобы выйти из шокового состояния. Чем я мог ей помочь? Если только этим… — сунул руку в карман — вспомнил, что мне мешало. Я ведь вместе с едой заказывал и виски, а когда мы бежали, виски уже лежало у меня в кармане — положил автоматически. Бутылочка плоская, удобная, как-то и не замечал ее, пока не уселся в машину.

Я открутил крышечку у бутылки и предложил:

— Давай помянем твоих родителей?

— Вась, я виски не пила никогда, — смущенно сказала Василиса и нерешительно взяла бутылочку в руки.

— Что, вообще никогда спиртного не пила? — не поверил я.

— Нет — ну пила: легкое красное вино, сладкое там всякое, шампанское, а виски, водку и коньяк никогда не пила, — пожала плечами девушка, — ты что думаешь, раз я дочь олигарха, так сразу разврат, пьянка и наркотики? Чушь это все. Как и у всех — одни пьют, другие не пьют. Какие родители, такие и дети. Папа у меня не пьет! Не пил… — поправилась она и снова заплакала, потом подняла бутылку, поднесла к губам и стала судорожно заглатывать коричневую жидкость. Я отнял у нее бутылочку, когда в ней осталось от силы на треть. Василиса выпила граммов двести, не меньше.

Поболтав содержимое, я допил остальное, передернувшись и выдохнув. Все-таки, как ни странно, виски пить легче, чем какой-нибудь коньяк. От коньяка у меня сразу рвотный позыв. Водку — ту вообще не могу пить. Отец всегда смеялся, мол, не пролетарского я происхождения, раз водку не могу пить. И при этом поглядывал на мать, как будто подозревая, что она согрешила с заезжим профессором литературы на симпозиуме пушкинистов. Вот, кстати, бесполезная профессия — пушкинисты! Всю жизнь разбирать, что сказал Пушкин, куда поехал и зачем. Ну на кой черт нам знать, что ему сказал царь и чего Пушкин хотел сказать декабристам? Нет, согласен, один раз прочитать даже интересно, но всю жизнь в этом копаться? Это же просто ненормально, на мой взгляд. А вот если я погибну — будут разбирать мою жизнь по минуткам? Мол, вот он сидел в желтом такси, вот взял на колени голову в хлам пьяной Василисы, вот она радостно промычала что-то вроде Выыыасенька… любиииыыммыыый… и задрыхла. Стоит это увековечивания в анналах истории? Может, я вообще-то для мира больше значу, чем опальный поэт, убитый круглой пулей, завернутой в нестерильную тряпку?