Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса

Признавать, что Бета была совершенно права, совсем не хочется. Старшая сестра — это такое специальное божье наказание. Она всегда оказывается права. Со временем от этого начинаешь уставать. Усталость накапливается, даже когда живешь в другом городе и видишь сестру всего раз в году. Чемодан на перрон поставить не успеешь, а она уже говорит, вместо «здрасьте»: «Надо было брать на колесиках». И ведь не поспоришь. То есть спорить-то можно сколько угодно, но ослепительно красивый новый кожаный чемодан даже до такси тащить тяжело, и страшно подумать, каково будет с ним уезжать, потому что придется переть домой неизбежные подарки, как минимум, вдвое больше, чем привезла с собой. Бета совершенно права, надо было брать старый чемодан на колесиках, и плевать, как он выглядит, лишь бы тяжесть не таскать.

А потом сестра говорит еще что-нибудь чрезвычайно разумное, и еще, и еще, и уже на следующее утро хочется сбежать от нее на край света, хотя весь год скучала и сама, по своей воле, в гости приехала, никто не заставлял.

— Ты чего кислая такая? — обеспокоенно спрашивает Бета. — Устала? Загоняла я тебя? Бедный ты мой ребенок.

Бета — очень хорошая сестра. Только невыносимо старшая. Поди пожалуйся такой на чертовы туфли, тут же услышишь: «Ну я же говори-и-и-и-ила» — и жуткие стоптанные тапки снова станут реальной угрозой Лениному ближайшему будущему, и без них вполне безотрадному.

Поэтому Лена неопределенно пожимает плечами.

— Просто я не очень люблю ярмарки, — говорит она. — Хотя эта ваша вполне милая, и народу совсем немного.

— Купим мед, — говорит Бета, — и сразу пойдем пить кофе. Здесь рядом, прямо на проспекте, отличное кафе… Ой, смотри!

И останавливается как вкопанная напротив стенда, увешанного картинками с котами. А также котятами, спасибо хоть не в лукошках. И даже без бантиков. Вполне можно было бы пережить, если бы автор дал себе труд закончить хотя бы пару классов детской художественной школы. А то уж больно кривобокие у него коты. Смотреть больно.

— Ты не представляешь, как нам повезло, — говорит Бета.

Рехнулась, не иначе.

— То есть свой единственный шанс поглазеть на картинки с котиками мы каким-то чудом не профукали, — вздыхает Лена. — Жизнь прошла не зря. Будет о чем на смертном одре вспомнить.

И косится на художника — не обиделся ли? Впрочем, поделом.

Но художник, невысокий мужичок в мешковатом джинсовом комбинезоне, с собранными в хвост пегими волосами, не обращает на них никакого внимания. Сидит, насупившись, на складном стуле, малюет что-то на картонке с неровно обрезанными краями. Надо полагать, очередного кривомордого кота, на радость мировой культуре.

— Да ну тебя! — отмахивается Бета. И шепчет, почти касаясь губами уха: — Впервые его здесь вижу, обычно он в другом месте стоит.

Вот и стоял бы себе там дальше, раздраженно думает Лена. Если бы не его котятки, я бы уже сидела в кафе. Сидела бы. Си-де-ла. Там наверняка можно спрятать ноги под стол и незаметно снять туфли. Туфли, о господи.

Но вслух она говорит:

— Картинки у него, по-моему… э-э-э-э… немножко слишком любительские.

Старательно подбирает выражения. Чтобы не обидеть Бету, если уж с бедняжкой случилось такое ужасное несчастье и ей вдруг стали нравиться котики, нарисованные левой задней ногой. В лучшем случае правой. Но определенно задней, надо смотреть правде в лицо.

— «Любительские» — еще мягко сказано, — невозмутимо кивает Бета. — Но в данном случае это совершенно неважно. Штука в том, что именно этот художник рисует наших городских котов.

— Ну, я, в общем, и не предполагала, что парижских, — пожимает плечами Лена.

Она начинает сердиться.

— Ты не поняла, — говорит Бета. — Все наши городские коты появились только потому, что он их нарисовал. А не наоборот, как это обычно бывает. Я, конечно, имею в виду уличных котов. С домашними совсем другая история.

«Очередная сказочка, — думает Лена. — В пять лет я их обожала. Ладно, положим, и в десять обожала. И даже в пятнадцать не отказывалась послушать. Но блин! Сейчас-то мне тридцать два. Я уже такая взрослая тетка, что самой страшно. А ты, моя дорогая сестренка, на семь лет старше. Приличные люди столько вообще не живут. А все туда же. Сказочки. Художнички. А теперь вот котики. Котятки. Помоги тебе Бог».

— Очень мило, — кисло говорит она. В надежде, что это прозвучит как «прекращай молоть чушь». И лицо делает соответствующее, чтобы Бету проняло.

— Я тоже не поверила, когда мне рассказали, — улыбается Бета. — Но потом увидела, что…

Не проняло.

Лена вздыхает и говорит:

— Мне кофе очень хочется. Пойдем, а? Коты — потом. И мед — потом. А сейчас — кофе. Ладно?

— Ох, прости. — Бета машинально прикладывает руки ко лбу. Этот жест у нее означает крайнюю степень смущения. — Сама же обещала, что пойдем в кафе, и уже из головы вылетело. Трудно со мной, да?

— Ай, ничего, с собой мне еще труднее, — говорит Лена.

Сама не знает зачем.

Она даже не уверена, что это правда.

Мужичок в комбинезоне — назвать его художником у Лены язык не поворачивается — внезапно встает и направляется к ним. «Услышал небось, что потенциальные покупательницы собрались уходить, вот и засуетился. И сейчас он станет предлагать нам воскресную скидку, три котика по цене двух, — думает Лена. — А еще лучше — дюжину по цене десятка. Чего мелочиться?»

Но мужичок ничего не говорит. Молча показывает только что дорисованную картинку — на ярко-голубом, предположительно небесном фоне сидит совершенно черный кот. Вроде бы даже не такой ужасный, как остальные. Набил, получается, человек руку. Все-таки упорный труд кому угодно на пользу.

Художник глядит на Лену. Глаза у него такие же голубые, как небо на картинке. Левый почти вдвое больше правого. Как будто сам себе их с утра нарисовал — как умел. «Это было бы даже справедливо, не все же котикам за его кривые руки отдуваться», — думает Лена. И едва сдерживает нервный смешок.

«Ну чего он на меня уставился, — сердито думает она. — Гипнотизирует, что ли? Чтобы я все картинки оптом купила? И уперла их на горбу в золотую даль? Какой ужас. Надо вот прямо сейчас развернуться и уйти, — думает Лена. — Бета потом догонит, никуда не денется». Но почему-то стоит на месте и смотрит поочередно — то на голубоглазого художника, то на портрет совершенно черного кота. Думает: «Вот хоть стреляй, все равно не куплю, и за десять литов не куплю, и даже за пять. Иди в жопу, непризнанный гений. Мне и без тебя несладко. У меня — туфли. И ничего, кроме туфель. Тебе, впрочем, не понять».

Но, похоже, он все-таки не гипнотизировал. По крайней мере, непреодолимого желания купить картинку у Лены так и не возникло. Преодолимого, впрочем, тоже.