Макс Фрай - Зеленый (темный). Том 3 [litres]

Стоял, смотрел, ничего не видел, только глупого нелепо вырядившегося себя – почти старика, сумасшедшего психа, который, теперь это ясно, не выдержав отсутствия высшего смысла, сочинил себе сказку о демоническом прошлом и будущем, о всемогуществе и волшебных друзьях. Ну чего, убедительно вышло. Духоподъёмно. И небанально. Молодец, ай да я.

Ладно, – думал он, удивляясь собственному спокойствию, – всё равно хорошая жизнь получилась. В сто раз лучше, чем была бы без бредовых фантазий. Грех обижаться. У других и этого нет.

Ладно, – думал он, – зато я временами был счастлив, насколько это вообще возможно для человека на этой земле. Главное, не испортить это длинным и скучным финалом. Я без своих фантазий буду очень гнусно стареть. Хорошо, что я храбрый. И та ещё истеричка. Сумею, решусь умереть. Может быть, кстати, после смерти окажется, что бред был полезный. Может, господь милосерден настолько, что мы рай себе сочиняем, пока живём на земле? Это бы всё объяснило. Собственно, только это и объяснило бы. Иначе я не согласен. Разнесу там всё в клочья, камня на камне от дурацких загробных миров не оставлю, если оно не так.

Стоял под звон Кафедрала, деловито перебирал в уме варианты, как хорошо умирать. Так, чтобы не унизительно и с гарантией. Чтобы случайно в живых, не дай бог, не остаться, тем более, инвалидом не стать.

И в этот момент на его плечо легла физически ощутимая, тяжёлая как ящик с глиной рука.

– Да я сам тебя укокошу, угрёбище, – ласково сказал ему город не почти, а совершенно человеческим голосом. – Вот только попробуй! Ты меня хочешь бросить, на какую-то глупую смерть променять?! Это нечестно! Друзья так не делают. Я же сам воскрес только ради тебя. Решил, раз волшебное существо в человеческом виде ко мне в гости явилось, значит пора оживать. И что мне теперь, начинать всё сначала? Вот спасибо! Думаешь, городам легко умирать?

Он обернулся, конечно, хотя от ужаса стало темно во всём теле, как порой от сильного стресса темнеет в глазах. Но он язвительно напомнил себе: эй, ты же как раз помирать запланировал. А теперь испугался? Чего, твою мать?!

Существо, которое он увидел, было точно такое, как примстилось когда-то на кладбище: почти антропоморфное туманное тело, почти волчья туманная голова. Только не огромное, не до самого неба, а вполне совместимое с человеческими масштабами, максимум метров пять.

Долго смотрел, потому что в жизни не видел такой красотищи; то есть как раз получается, видел, но вштыривает, как в первый раз.

Пока любовался, концепция снова сменилась. Он так решил: ладно, даже если себя я выдумал, этот красавец есть и всегда, получается, был. Город, воплотившийся в песьеглавца и заговоривший человеческим голосом специально чтобы выписать мне люлей! Даже если это галлюцинация, всё равно такая шикарная, что ради её повторения можно ещё пожить.

Наконец сказал:

– Не серчай. Я, понимаешь, с горя немного спятил. Решил, что просто всё выдумал – наши с тобой разговоры, игры, дела. А на самом деле, ты – населённый пункт с улицами и домами, как все нормальные города. Но раз ты есть – вот такой, значит я буду тоже. Даже не подумаю умирать.

– Ты не «немного спятил», а на всю голову долбанулся, – огрызнулся город. И добавил обиженно: – Сам ты населённый пункт! Только утром вместе в твоём саду сидели в обнимку, нормально всё было, и вдруг! Я что, теперь всегда должен ходить за тобой в таком виде и говорить человеческим голосом? Мне, между прочим, трудно! Это как человеку на турнике кувыркаться, одновременно петь песню и книжку читать.

– Можно что-то одно. Или говорить, или выглядеть. И не всегда, а изредка. Особенно прямо сейчас! Я, понимаешь, должен был превратиться в демона девятого ноября. Но, сам видишь, не превратился. И перестал в себя верить. И в тебя за компанию. Кризис веры – это полный трындец, если честно. Давай будем меня спасать.

– Тоже мне горе, – вздохнул песьеглавец. – Подумаешь, не девятого. Значит, превратишься потом. Ты же всё время куда-то опаздываешь! И заказы вечно задерживаешь. Пару раз, было дело, почти на год. Люди с тобой не ссорятся, опасаются, чуют, что ты волшебное существо. Но знал бы ты, как они за глаза тебя матерят!

Он так смеялся, что брызнули слёзы. И это было почти так же утешительно, как взаправду рыдать.

Сказал:

– Слушай, пошли, что ли, выпьем. Наклюкаться – мой единственный шанс поспать. Если тебе очень трудно, можешь никак не выглядеть. Главное, человеческим голосом со мной говори.

– Хитрый какой. Как «выпьем», так сразу «можешь не выглядеть»! Нет уж, будешь со мной делиться. У меня теперь, наверное, тоже кризис. «Полный трындец», говоришь? Точно он!

Это был воистину великий загул, причём от слова «гулять». Ногами. Чёрт знает сколько километров за ночь прошли. По дороге грабили винные лавки – город настежь распахивал двери, говорил: «Здесь всё моё, не стесняйся, бери».

Справедливости ради, ему самому из награбленного перепало немного, город был ещё тот проглот. Требовал щедро поливать джином и тёмным ромом его улицы, стены домов и храмов, даже в первую очередь храмов – оказалось, от них больше прёт. И обеим рекам досталось, и паркам, и фонарным столбам, и всем мостам, включая Валакампяйский – вон аж куда забрели [34]!

Город был пьян, мосты задирались к небу, набережные закручивались причудливыми спиралями, переулки гонялись друг за дружкой по площадям. Из земли били цветные фонтаны, а на берегу возле Национальной галереи расцвели сакуры, словно уже настала весна. Город, страшно довольный собой, то и дело орал ему в ухо: «Ну как поживает твой кризис? Теперь-то веришь в меня?»

Справедливости ради, чем больше город старался, тем трудней становилось верить в реальность происходящего – горячечный бред как есть. Но он, отродясь не грешивший избыточной деликатностью, на этот раз милосердно молчал.

Уже в сизых утренних сумерках пришли на холм Тауро. Вот там-то он и упал, причём не от выпивки, а от усталости. Потому что по-прежнему жил в ерундовом человеческом теле, демоном так и не стал.

– Спи, – сказало туманное существо человеческим голосом. – Никто тебя не увидит. И дождём не намочит. Я за тобой присмотрю.

Когда проснулся, сразу подумал: хренассе погулял. Уснуть в ноябре на улице – такого со мной ещё не было, как бы я ни бухал. Потом вспомнил всё сразу – и что прошло девятое ноября, а всё осталось, как было, и как они с городом всю ночь куролесили, и какое он прекрасное существо. Подумал насмешливо: шикарно я всё-таки умею сходить с ума. Вот оно, моё подлинное призвание, а не кофе варить да портить холсты. Жалко, что оказался не демоном. Такому воображению в человечьей башке пропадать!